Он их узнал, подошел, поздоровался. Няня была похожа на вареную сливу: такая же круглая, красная и морщинистая. Долгие годы в болотах Квадлинии превратили ее в рассеянную, сонливую и ворчливую старушку, которой следовало бы доживать свой век в каком-нибудь уютном теплом уголке.
— Как приятно снова увидеть жевуна, — промурлыкала она Кокусу. — Совсем как в старые времена. — И, обернувшись в темноту дилижанса, добавила: — Ну, выходи, моя хорошая.
Если бы Кокус не знал, что Гингема — сестра Бастинды, он бы никогда не догадался. Она не была ни зеленой, как сестра, ни синюшно-бледной, как изнеженные девицы с плохим кровообращением. Гингема спускалась элегантно, но осторожно, стараясь опустить ногу на ступеньку всей стопой сразу. Такая странная походка приковывала взгляд к ногам, отвлекая от туловища хотя бы на первых порах.
Кокус проследил, как ноги Гингемы коснулись земли и словно приросли к ней, удерживая равновесие, а потом поднял взгляд. Перед ним стояла Гингема — точь-в-точь такая, как ее описывала Бастинда: розовощекая, стройная, как колосок, изумительно красивая и — безрукая. Студенческая шаль, спадавшая с ее плеч, была искусно сложена, чтобы сгладить впечатление.
— Приветствую вас, сударь, — слегка кивнула она Кокусу. — Наши саквояжи наверху. Справитесь?
У нее был звонкий, музыкальный голос, не то что скрипучий голос сестры. Няня проводила девушку к нанятой Кокусом коляске. Кокус заметил, что Гингема не очень уверенно ступает, если не опирается спиной на чью-то руку.
— Придется теперь старухе присматривать за девочками, пока они учатся, — говорила няня Кокусу в коляске. — Бедные сиротки: матушка давно лежит в заболоченной могилке, а отец совсем тронулся. Да, знатная была семья. А великое, как известно, и погибает ярко. А что на свете колоритнее сумасшествия? Вон прадед ихний, герцог Тропп, — и дочку пережил, и внучку, а теперь совсем из ума выжил. Бастинда ведь наследница титула. Хотя, что я тебе рассказываю: ты ведь жевун, ты и так знаешь.
— Ах, няня, перестань сплетничать, тошно становится, — подала голос Гингема.
— И, полно, милая. Кокус ведь наш земляк, почитай, старый друг. А то мы там, на болотах, совсем разучились разговаривать — квакаем хором с лягушками.
— Ты просто невыносима, — очаровательно сообщила Гингема. — У меня голова разболится от стыда.
— Я даже знал Бастинду, когда она была маленькой, — сказал Кокус. — Я родом из деревни Закамышье в Вендовой пустоши. Вас я, наверное, тоже встречал.
— Вообще-то я больше жила в Кольвенском замке, — сказала няня. — Заботилась о леди Партре, дочери герцога. Но иногда приезжала в Закамышье, так что вполне могла тебя видеть, когда ты бегал без штанов, в одной распашонке.
— Как поживаете? — улыбнулась Гингема.
— Меня зовут Кокус, — подсказал он.
— А это Гингема, — спохватилась няня, сообразив, что молодых людей еще формально не представили друг другу. — Она должна была приехать в Шиз на следующий год, но оказывается, у вас тут спятила чья-то опекунша. И вот няню зовут ее заменить, а разве няня может бросить свое дитятко? Конечно, нет!
— Грустная и таинственная история, — кивнул головой Кокус. — Мы все надеемся, что больная поправится.
В Крейг-холле Кокус присутствовал при счастливом воссоединении семьи. Мадам Виллина велела Громметику накрыть стол для сестер, няни, Кокуса и Стеллы. Кокус, обеспокоенный тем, что после страшного происшествия Стелла стала сама не своя, с облегчением заметил, каким цепким взглядом оглядела она наряд Гингемы. Интересно, спрашивает ли она себя, как вышло, что обе сестры обезображены, а одеваются так по-разному? Бастинда носила скромные темные цвета, Гинга же, пристроившаяся на диванчике рядом с няней, которая поила ее чаем и кормила пышками, была в шелках цвета изумрудов, болотного мха и желто-зеленых роз. Сидя рядом с сестрой, зеленая Бастинда казалась дополнением к наряду сестры.
— Все очень необычно, — говорила мадам Виллина, — и наши комнаты, к сожалению, на это не рассчитаны. Поэтому поступим так. Оставим госпожу Бастинду и госпожу Эстелу — то есть Стеллу, вы ведь так себя теперь зовете, дорогая? Как странно!.. Так вот, оставим этих добрых подруг в той же комнате, а вы, госпожа Гингема, вместе с няней займете смежную спальню, где раньше жила госпожа Глючия. Маленькую, зато удобную.
— А когда госпожа Глючия выздоровеет? — спросила Стелла.
— Ах, дитя, дитя, — покачала головой мадам Виллина. — Сколько надежды. Как это трогательно! — И жестким голосом продолжала: — Вы ведь сами рассказывали мне, как упорно повторялись у вашей опекунши приступы этого необычного заболевания. Видимо, недуг прогрессирует. — Директриса медленно, задумчиво пожевала кусочек печенья, и щеки у нее то втягивались, то выпячивались, как жаберные крышки у рыбы. — Конечно, мы можем надеяться. Но боюсь, не более того.
— И молиться, — добавила Гингема.
— Разумеется, — подтвердила мадам Виллина. — В воспитанных кругах это понимается само собой.
Сестры вспыхнули. Стелла, сославшись на дела, поспешно вышла из директорского кабинета. Кокус с горечью посмотрел вслед девушке. Теперь он хотя бы знал, что скоро ее увидит: столкнувшись, после запрета нанимать Зверей, с нехваткой преподавателей, ректор университета решил, что лекции будут читаться для студентов всех колледжей одновременно. Кокус увидит Стеллу на первом общем занятии за всю историю Шиза. Он уже сгорал от нетерпения. Хотя она изменилась, сильно изменилась…