— Я хотела, чтобы ты рассказала про Гингему. И про Панци.
— Гинга — калека. Она упрямая, умная и считает себя святой. Унаследовала отцовскую набожность. О других заботиться не умеет, потому что о себе-то толком не может. Ребенком я постоянно с ней сидела. Не знаю даже, что станет после смерти няни. Наверное, мне опять придется ухаживать за сестрой.
— Какая жуткая перспектива! — вырвалось у Стеллы.
Бастинда мрачно кивнула:
— Именно.
— А что Панци? — осторожно спросила Стелла, страшась разбередить новые раны.
— Здоровый розовощекий мальчик, — сказала Бастинда. — Сейчас ему должно быть около десяти. Живет с отцом; они приглядывают друг за другом. Мальчишка как мальчишка — может, глуповат слегка, но его ведь обделили еще больше нашего.
— То есть?
— У нас с Гингой хоть и недолго, а все-таки была мать. Непостоянная, пьющая, умная, неуверенная, смелая, упрямая, добрая женщина — вот какая она была. А Панци с самого рождения воспитывала няня. Она старалась, конечно, но разве можно заменить мать?
— И кто из вас был маминым любимчиком?
— Не могу сказать, не знаю. Стал бы, наверное, Панци — он мальчик. Но мама умерла, так его и не увидев.
— А папиным?
— Ну, это просто. — Бастинда спрыгнула с кровати и подхватила книги, давая понять, что пора бы прекратить слишком откровенный разговор. — Отец всегда выделял Гингу. Сама увидишь, когда она приедет. Сестра всем нравится.
И с этими словами Бастинда выскользнула из комнаты, едва взмахнув зелеными пальцами на прощание.
Гинга не слишком-то понравилась Стелле. Сколько внимания она к себе требовала! Няня ходила вокруг нее на цыпочках, а Бастинда то и дело предлагала всякие перемены в их комнате для удобства сестры. Давайте приспустим шторы, чтобы солнце не обжигало нежную Гингину кожу. Нет-нет, ровно вот так, не больше. Может, прибавить света в керосиновой лампе, а то Гинге темно читать? Тс-с! Тише! Гинга заснула — а она так чутко спит. Стеллу восхищала и одновременно пугала уродливая красота Гингемы. Одевалась она необычно, но всегда со вкусом. Излишнее внимание к себе не любила и всегда переводила его к духовному: то вдруг набожно склонит голову, то восторженно захлопает глазами. Эти проявления религиозного воспитания, о котором посторонние не имели ни малейшего понятия, были трогательны до слез — и в то же время страшно раздражали. Ну что ей такого сказали, чего выделывается?
Стелла нашла отдушину в учебе. Магию вела новая преподавательница, госпожа Грейлен, которая отличалась большой любовью к предмету, но, как вскоре выяснилось, весьма посредственными способностями. «Любое заклинание — по сути, рецепт для изменения материи», — заливалась она, но когда курица, которую госпожа Грейлен попыталась превратить в кусок хлеба, обернулась горкой кофейной гущи на салатном листке, студентки сделали для себя пометку — никогда не есть из ее рук.
Мадам Виллина, наблюдавшая с задних рядов за стараниями учительницы, только качала головой и огорченно цокала языком. Иногда она не выдерживала. «Простите, госпожа Грейлен, — поднималась директриса. — Я, конечно, не мастерица колдовать, но, по-моему, вы кое-что пропустили. Позвольте я попробую. Вспомню молодость». Госпожа Грейлен с перепугу либо садилась в остатки от предыдущего опыта, либо роняла сумочку и сжималась от стыда. Студентки смеялись и чувствовали, что впустую тратят время.
Хотя… После учительских неудач девушки не стеснялись пробовать сами. И если у кого-то вдруг что-то получалось, госпожа Грейлен не скупилась на похвалу. Когда Стелла впервые наложила чары невидимости, учительница захлопала в ладоши, запрыгала и даже сломала каблук. Стелле было очень приятно.
— Не то чтобы я возражала, — сказала как-то Бастинда, когда они с Гингемой и, разумеется, няней сидели под жемчужным деревом у Канала самоубийц, — но интересно, как у нас умудряются преподавать магию, когда устав университета строго унийский.
— Так ведь магия никак не связана с религией, — ответила Стелла. — Ни с язычеством, ни с плотской верой.
— А как же ваши заклинания, превращения, наваждения? Это ведь спектакль! Праздная забава.
— Иногда и правда спектакль, особенно в исполнении госпожа Грейлен, — призналась Стелла. — Но суть магии в другом. Это практический навык, такой же, как чтение или письмо. Нельзя ведь судить о чтении по прочитанному, а о письме по написанному. Так и о магии нельзя судить по наколдованному.
— Отец никогда ее не одобрял, — мелодичным голосом произнесла Гингема. — Он говорил, что магия — это дьявольские фокусы, и что она отвлекает верующих от истинного объекта поклонения.
— Типично унийская точка зрения, — снисходительно сказала Стелла. — Вполне разумная, если говорить о шарлатанах и бродячих артистах. Но ведь магия этим не ограничивается. Взять, например, горные деревушки в Маррании. Говорят, местные колдуны заговорили коров, купленных у жевунов, чтобы те не падали с обрывов. Не обнесешь ведь все горы оградами. Вот тебе пример, где магия помогает в повседневной жизни. Ей вовсе не обязательно вытеснять религию.
— Но ведь пытается. И наш долг — оставаться настороже.
— Настороже, ха! Я, может, воду пью с опаской, боясь отравиться, но это вовсе не значит, что надо перестать ее пить.
— Зря мы вообще затеяли этот разговор, — сказала Бастинда. — Магия — это мелко. Узкая специальность, которая не меняет мировоззрения и не способствует прогрессу общества.
Стелла сосредоточилась и попыталась усилием мысли поднять Бастиндин бутерброд над каналом. Бутерброд лопнул и окатил Бастинду дождем из майонеза, оливок и тертой моркови. Гингема аж рухнула от смеха, и няня кинулась ее поднимать. Бастинда невозмутимо счищала с себя остатки еды.
— Говорю же, дешевые фокусы, — сказала она. — Магия не учит ничему об устройстве мира, а объяснениям унистов я не верю. Я атеистка и рационалистка.
— Тебе бы все позерствовать, — упрекнула сестру Гингема. — Стелла, не слушай ее, она всегда такое говорит назло отцу.
— Отца здесь нет, — напомнила Бастинда.
— Ну, так что? Вместо него здесь я, и мне оскорбительно это слышать. Хорошо тебе задирать нос перед верующими, но кто, как не бог, тебе этот нос дал? А? Смешно, правда, Стелла? Ребячество!
Она чуть не тряслась от возмущения.
— Отца здесь нет, — примирительно повторила Бастинда. — Не стоит так яростно защищать его чудачества.
— Басти, как ты говоришь. Эти чудачества для меня - символ веры, — ледяным тоном произнесла сестра.
— А ты сильна, голубушка, — обернулась Бастинда к Стелле. — Совсем ничего от моего завтрака не оставила.
— Прости, что так вышло, я не хотела тебя испачкать. Но правда ведь у меня уже кое-что получается? Да еще в людном месте.
— Ужасно, — вздохнула Гингема. — Именно из-за этого папа и презирает магию. Сплошная показуха. Никакой глубины.
— В этом он прав: маслины действительно остались маслинами, — Бастинда вынула из складок рукава темный кусочек и протянула сестре. — Хочешь попробовать?
Но Гингема только презрительно отвернулась и закрыла глаза в молчаливой молитве.