— О, — произнесла госпожа Грейлен и задумчиво запустила руку в волосы. — Наука, дорогие мои, — это постоянное препарирование природы в попытке отыскать те мельчайшие части, которые более или менее подчиняются вселенским законам. Магия движется в противоположном направлении. Она не разрушает, а восстанавливает. Не анализирует, а синтезирует. Создает новое, вместо того чтобы раскрывать старое. В руках мастера… — Тут она укололась булавкой в волосах и невольно вскрикнула. — В руках мастера — это искусство. Еще более высокое и изящное, чем живопись, поэзия и театр, ибо оно не отражает мир, а творит его. Благороднейшее занятие.
От собственных слов в глазах растроганной госпожа Грейлен заблестели слезы.
— Разве есть на свете желание чище, чем изменить мир к лучшему? Не строить фантастические проекты, а собственными силами взять — и изменить. Перевоспитать порочных, вывести заблудших, оправдать существование нашего несчастного мира. С помощью магии — выжить!
Этот манифест произвел такое впечатление на Стеллу, что за чаем она пересказала его сестрам Тропп.
— Только Безымянный Бог способен создавать, — возмутилась Гингема. — И если госпожа Грейлен не умеет отличать магическое от божественного, то бойтесь, как бы она не разложила ваши нравы.
— Ну, мне-то уже бояться нечего, — сказала Стелла, вспоминая, какую страшную болезнь придумала для госпожи Глючии.
— Тем более, — твердо возразила Гингема. — Тогда если и использовать магию, то только для исправления собственного характера. Если задаться такой целью, то действительно из магии может выйти что-нибудь хорошее. Главное — чтобы ты ею управляла, а не она тобой.
Стелла представила Гингему в роли проповедницы и поморщилась. Правда, совет запомнила.
Тут вмешалась Бастинда.
— А ведь сам вопрос очень интересный; жаль, госпожа Грейлен так на него и не ответила. Мне тоже тот кошмар с рогами показался скорее волшебством, чем научным экспериментом. Бедный новичок! Что, если спросить самого Джюса?
— Да кто посмеет? — отмахнулась Стелла. — Госпожа Грейлен хотя бы совершенно безвредна, а профессор, со своими непонятными словами, — он такой… важный.
На следующей лекции по биологии все поглядывали на новичка-винка. Он пришел рано и выбрал место на балконе, как можно дальше от преподавательской кафедры. Кокус как истинный фермер относился с подозрением к кочевым народам, какими считались мигуны, но был вынужден признать, что у новичка умное лицо. Руфус, подсев к Кокусу, начал сплетничать.
— Говорят, он какой-то принц, только без трона и денег. Князек одного маленького племени. Нищий голубых кровей. Учится в Колледже трех Принцесс, зовут Фьеро. Он самый настоящий винк. Интересно, как ему цивилизация?
— Если натравливание оживших рогов на опоздавших студентов считается цивилизацией, то он, наверное, мечтает вернуться к своим диким соплеменникам, — отозвалась Бастинда с другой стороны от Кокуса.
— Зачем, интересно, он так раскрашивается? — продолжал разглагольствовать Руфус. — Только лишнее внимание к себе привлекает. А кожа! Что за дерьмовый цвет!
— Что за дерьмовые слова!
— Ну, хватит вам, — сказал Кокус. — Успокойтесь.
— Ах да, я забыл, — не отступал Руфус. — Кожа — твое больное место.
— Вот только не надо меня сюда втягивать. Ты портишь мне пищеварение хуже гороха на завтрак.
— Я сейчас от вас отсяду, — пригрозил Кокус, но тут вошел профессор Ники Джюс. Все встали в привычном приветствии, потом шумно, все еще перешептываясь, опустились на места.
Несколько минут Бастинда тянула руку, чтобы привлечь внимание лектора, но тот, не замечая ее, тянул о чем-то своем. Отчаявшись, Бастинда повернулась к Кокусу.
— После перерыва сяду поближе.
Закончив свое монотонное введение, профессор попросил студента открыть ту самую дверь сбоку от трибуны, через которую на прошлой неделе так неудачно вошел Фьеро. Ассистент вкатил в зал столик, на котором сжался испуганный львенок. Его хвост, маленький бежевый хлыстик, нервно подрагивал, лопатки ходили под кожей. Львенок вертел голой, безгривой головой, словно оценивая угрозу, потом раскрыл пасть и затравленно мяукнул. По залу пронесся вздох умиления.
— Почти что котенок, — сказал профессор Джюс. — Я хотел назвать его Мырр, но он больше трясется, чем мурлычет, поэтому я зову его Бырр.
Львенок опасливо покосился на профессора и отполз в Дальний угол тележки.
— Вопрос нашей сегодняшней лекции таков: учитывая повышенный интерес профессора Дилламонда к проблеме бу-бу-бу. Кто может сказать, зверь этот львенок или Зверь?
Бастинда не стала дожидаться, когда ее заметят. Она поднялась и громко сказала:
— Ответить может его мать. Где она?
По залу прокатился рокот изумления.
— Я вижу, что попался на неточной формулировке вопроса, — радостно отозвался Джюс. Теперь он говорил громче, как будто впервые осознал, что в зале есть последние ряды. — Похвально, сударыня, похвально. Попробую спросить иначе. Готов ли кто-нибудь высказать обоснованное предположение относительно природы этого экспоната? Перед нами очень юное животное, в том нежном возрасте, когда ни один из его собратьев еще не способен разговаривать, даже если такая способность в нем заложена. Итак, до появления языка — вернее, до его развития, — можно ли определить, зверь это обыкновенный или разумный Зверь?
— Простите, профессор, — снова подала голос Бастинда. — Но вы не ответили на мой вопрос. Львенок совсем маленький. Где его мать? Почему его разлучили с ней в столь раннем возрасте? Он ведь даже не может сам есть.
— Ваши вопросы не имеют ни малейшего отношения к научной проблеме, — ответил Джюс. — Но я понимаю: в ваши годы сердце берет верх над разумом. Его мать, скажем так, безвременно скончалась. Давайте ради интереса предположим, что невозможно было сказать, львица она или Львица. В конце концов, сейчас многие недовольные Звери возвращаются в дикую природу.
Бастинда села, не зная, что ответить.
— Нехорошо это, — сказала она Кокусу с Руфусом. — Принести на лекцию такого маленького львенка. Он же напуган до смерти. Вон как дрожит. А ведь здесь тепло.
Студенты начали высказываться, но профессор отметал все доводы. Выходило, что в отсутствие речи и других признаков разумной деятельности на столь ранних стадиях развития львенка невозможно было уверенно отнести ни к зверям, ни к Зверям.
— Отсюда следуют политические выводы, — громко сказала Бастинда. — Я думала, у нас урок биологии, а не политинформация.
Кокус и Руфус зашикали на нее. Бастинда и так уже приобретала репутацию скандалистки.
Профессор еще долго продолжал свои рассуждения, хотя все уже поняли, что он пытался доказать. Наконец Джюс перешел к следующему вопросу.
— Ну а как вы думаете, если бы мы могли разрушить ту часть, которая отвечает за речь, смогли бы мы устранить разум, а вместе с ним осознание боли? Предварительные опыты на данном экспонате уже дают интересные результаты.
Он взял в одну руку шприц, в другую — резиновый молоточек. Львенок выгнулся дугой, попятился, упал с тележки и метнулся к двери, закрытой, как и тогда, с рогами.
Зал заволновался. Тут уже не только Бастинда — другие тоже повскакивали с мест и кричали лектору: «Разрушить мозг?! Устранить боль?! Да вы с ума сошли! Мало ему мучений?! Вы посмотрите, какой он крохотный! Какой испуганный!»
Профессор опешил, потом воинственно взмахнул молоточком.
— Это что еще за хулиганство? Немедленно прекратить! За своими дикими эмоциями вы не видите красоты научного эксперимента! Верните экспонат! Верните сюда немедленно! Девушки, я кому говорю? Я рассержусь!
Но те подхватили львенка и выскочили с ним наружу. Зал гудел. Профессор Ники демонстративно вышел следом.
— Так я и не задала Стеллин вопрос про магию и науку, — нетвердым голосом сказала Бастинда. — Не пойми чем сегодня занимались.
— Ты из-за львенка расстроилась? — Кокус был тронут. — На тебе аж лица нет. Давай плюнем на все и пойдем пить чай на Вокзальную площадь. Как прежде, а?