— Что, все так плохо?
— Да, нелегко. Ты не была замужем, тебе не понять.
— Я замужем. Только не за мужчиной.
Бастинда зажала себе рот, но было уже поздно. Фьеро никогда ее такой не видел: она ужаснулась собственным словам, отвернулась, прокашлялась, шмыгнула носом.
— Чертовы слезы, как больно жгутся! — вскричала Бастинда в припадке ярости, выскочила из-за стола и бросилась вытирать глаза старым одеялом, пока соленая влага не покатилась по щекам.
Она стояла, согнувшись как старуха, одной рукой упираясь в ящик, другой вытирая лицо одеялом, свободный край которого свесился до пола.
— Бастинда! Что с тобой? — взволнованно вскричал Фьеро, бросился к ней и прижал к себе. Их разделяло одеяло, которое, казалось, вот-вот вспыхнет огнем, взорвется розами или брызнет шампанским. Какие только фантазии не приходят на ум, когда тело возбуждено до крайности.
— Нет! — повторяла Бастинда. — Нет, нет, нет! Я тебе не гарем. Не женщина, и даже не человек.
Но ее руки, точно те ожившие рога, сами обвились вокруг и прижали его к стене с почти убийственной страстью.
Малки с презрительной вежливостью забрался под стол и отвернулся.
* * *
Они встречались в амбаре у Бастинды день за осенним днем, которые, повинуясь капризным восточным ветрам, были то теплые и солнечные, то непроглядно дождливые. Иногда приходилось расставаться на несколько дней. «У меня работа, у меня дела, не спорь или никогда больше меня не увидишь, — говорила она. — Я напишу письмо Стелле, узнаю у нее заклинание невидимости — и пуф! — прости-прощай».
«Фьеро + Фея», — вывел он пальцем на муке, которую просыпала Бастинда, когда пекла лепешки. Фея, как прошептала она ему, будто опасаясь, что кот подслушает, было ее тайное имя, под которым она действовала в подполье. Таково правило: никто из сподвижников не должен знать настоящего имени другого.
Бастинда не позволяла ему любоваться своим обнаженным телом при свете. Фьеро приходил к ней уже затемно, и она дожидалась его в постели, читая сочинения о теории государства и философии нравственности.
— Я не очень это понимаю, — как-то призналась она. — Читаю как стихи. Мне нравится звучание слов, но вряд ли они как-нибудь изменят мой взгляд на мир.
— А твой образ жизни как-нибудь меняет твой взгляд на мир? — Фьеро погасил свет и сбросил с себя одежду.
— Неужели ты думаешь, это для меня в диковинку? — вздохнула Бастинда. — Что я так девственно наивна?
— Ну, я бы не стал говорить «девственно», — поправил ее Фьеро.
— А насколько опытен ты сам, ваше светлость Фьеро, князь арджиканского народа, хозяин Киамо-Ко, лучший охотник Тысячелетних степей, верховный властитель Великих Келийских гор?
— Я попал к тебе в рабство, — честно признался он. — Я женился на девочке и, чтобы сохранить свою власть, всегда был ей верен. Пока не встретился с тобой. Ты не такая, как она, не такая, как все. Ты полна загадок.
— Меня не существует, — откликнулась Бастинда. — А значит, ты не нарушаешь супружеской верности.
— Так давай же еще раз ее не нарушим, — прошептал Фьеро. — Я не могу больше ждать.
Он скользнул руками вниз по ее ребрам, затем по животу. Как всегда, Бастинда поймала его руки и положила их на свою маленькую острую грудь. Их тела пришли в движение, и синие ромбы забегали по зеленой траве.
Днями Фьеро скучал. Как вождь арджиканского племени он старался завязать как можно больше торговых связей, но для этого достаточно было лишь время от времени показываться в нужных кругах. Все остальное время он гулял по городу и изучал фрески святых. Басти-Бастинда-Тинда-Фея так и не рассказала ему, что делала тогда в храме на площади Святой Стеллы.
В один из таких дней он зашел к Руф Билану как теперь именовал себя маркграф. Они пообедали вместе, потом Руфус предложил сходить к девочкам, но Фьеро отказался. Руфус, как всегда, был упрям, зол на язык, порочен и чертовски красив. Ничего нового, что было бы интересно Бастинде.
Ветер срывал осенние листья. Штурмовики выдворяли Зверей и им сочувствующих из столицы. Росли процентные ставки в гилликинцких банках к радости вкладчиков и отчаянию заемщиков, предчувствовавших потерю дорогих домов в центре города. На окнах магазинов для привлечения бережливых покупателей начали появляться зеленые и золотистые огоньки, предвестники Гуррикапиды.
Больше всего Фьеро хотел сейчас гулять с Бастиндой по улицам Изумрудного города: на свете не было прекрасней места для влюбленных, особенно по вечерам, когда витрины светились разноцветными фонариками на фоне чернеющего неба. Фьеро вдруг понял, что никогда прежде не любил. Это новое чувство смутило и испугало его. Жизнь становилась невыносимой, когда приходилось расставаться с Бастиндой на четыре-пять дней кряду.
«Целую Иржи, Манека и Нор», — писан он, заканчивая свои еженедельные письма Сариме, которая не отвечала, поскольку не была обучена грамоте. Ее молчание казалось Фьеро смирением с его супружеской неверностью. Он не писал, что целует Сариму. Он надеялся откупиться шоколадом.