В комнате было холодно. Фьеро повернулся на кровати и сильнее закутался в одеяло. Бастинда потянула одеяло обратно. Малки терпел эту возню, чтобы оставаться в тепле, поближе к хозяйке, выражая ей то, что у котов называется любовью.
— Фея, дорогая, — сказал Фьеро. — Ты, наверное, и так знаешь, что я не собираюсь быть членом вашей тайной организации, за что бы вы там ни боролись: за снижение библиотечных штрафов или за отмену кошачьих ошейников. Но до меня доходят слухи, будто бы Болтунов опять начали теснить. По крайней мере об этом разговаривали в нашем клубе за трубками и газетами. Говорят, целая карательная дивизия послана в глубь Квадлина и дошла уже до Кхойра, сметая все на своем пути. Твои близкие еще там?
Какое-то время Бастинда молчала. То ли обдумывала ответ, то ли пыталась вспомнить родственников. Удивление на ее лице сменялось недовольством. Наконец она сказала:
— Мы жили в Кхойре, когда мне было лет десять. Странный такой городок посреди болота. Половина улиц — каналы. Низенькие дома с покатыми крышами и зарешеченными окнами для доступа воздуха и защиты от посторонних глаз. А какая растительность! Огромные раскидистые пальмолисты, словно гигантские грибы, шуршали листьями на ветру.
— Не знаю, много ли от него теперь осталось, — осторожно сказал Фьеро. — Если верить слухам, конечно.
— Нет, папа теперь не там, слава… кому бы то… чему бы то… а, не важно. Добрые жители Кхойра не слишком прислушивались к его проповедям. Они приглашали нас в свои дома, усаживали на сгнившие циновки, вспугивая ящериц и пауков, угощали печеньями с чуть теплым чаем, а папа добродушно улыбался этим, как он считал, дикарям и без устали рассказывал о милости Безымянного Бога. В подтверждение своих слов он кивал на меня, и я тогда пела какой-нибудь гимн — единственную музыку, которую он не осуждал. Мне было страшно стыдно из-за моей кожи, но папа убеждал меня в важности этой работы. Из вежливости и гостеприимства Болтуны соглашались с папиными доводами и вместе с ним молились Безымянному Богу, но было видно, что они нам не верят. По-моему, я даже острее, чем папа, чувствовала, насколько мы неубедительны.
— А где они теперь — отец, Гингема и твой брат… как там его зовут?
— Панци. Папа со временем решил, что должен просвещать самую отсталую, южную часть Квадлина. Мы несколько раз переезжали из дома в дом, но все они были одинаковые: маленькие, тесные, в унылой болотной глуши, полной кровавой красоты. Рубинов, — пояснила она в ответ на недоуменный взгляд Фьеро. — Где-то лет двадцать назад, может, чуть больше, авантюристы из Изумрудного города обнаружили в Квадлине залежи рубинов и кинулись их добывать. Сначала при регенте Пасторисе, а после переворота — при Гудвине. Власть меняется — мерзавцы остаются. Разве что при Пасторисе добыча рубинов не сопровождалась такой жестокостью и зверскими убийствами. Инженеры привезли на быках камни, перегородили реки, вырыли карьеры, плескаясь в вонючей воде. Папа решил, что вся эта неразбериха идеально подходит для миссионерской работы, и не ошибся: Болтуны выступали против Гудвина разрозненными языческими племенами с камнями в руках. А тут пришел папа, заговорил о едином боге и о всепрощении, объединил воинственные племена и убедил их покориться обстоятельствам. После чего их согнали с обжитых земель и отправили скитаться по свету. Все с благословения святой унийской веры. Не зря эту страну назвали Розовой я бы назвала ее Кровавой.
— О, да у тебя на нее зуб!
— Меня использовали, понимаешь? Не чужой человек, а мой дорогой папочка меня использовал. И Гингу тоже, но меньше, потому что она плохо ходила. Мы были наглядными пособиями. Не важно, как я пела: когда Болтуны смотрели на меня, то готовы были верить ему из-за моего уродства. Если уж Безымянный Бог любит такую страхолюдину, как я, то насколько он будет добрее к здоровым и неиспорченным им.
— То есть тебе безразлично, где сейчас твой отец и что с ним?