========== 1. Димон ==========
Сидит в самом углу вагона у глухих дверей, заткнул уши вакуумными наушниками, глаза закрыл, виском прислонился к холодной стучащей стенке. В руках сосиска в тесте и железная баночка с колой. Мы частенько едем на одном поезде метро, встречаемся на эскалаторе, на выходе или даже, как сегодня, едем в одном вагоне. Он по дороге всегда хомячит бутерброды или пирожки и сонно кивает в такт музыке в наушниках. Едем так, как будто не знаем друг друга. Блеск! А потом при Алёне Романовне в театре киваем друг другу, типа «здрасти».
Сегодня будет читка новой постановки. Я уже знаю, что мне предстоит. Наконец-то! Наконец-то Алёна Романовна разглядела, что я вырос из этих ролей мальчиков-одуванчиков, сынов полка, украденных принцев, гадких утят. Наконец-то увидела, что из меня прёт фактурность: чёрен, остронос, со взором горящим и такими руками, что вашему Геле учиться и учиться! Ну и что, что только вылупился в совершеннолетие и школа ещё висит на мне тяжким камнем на шее. Ну и что! Я на сцене с семи лет. Как мама привела, так я и прирос к ней: пропитался пылью кулис и прожжён ядовитым светом рамп и софитов. Сыграл много мальчишек, пережил многих героев: был Малышом из «Карлсона», Тильтилем из «Синей птицы» Метерлинка, озёрным мальчиком из странной пьесы болгарина П. Вежинова. Когда пришла в театр Алёна и мы стали ставить музыкальные пьесы, то и Щелкунчик был мой, и Джим Хокинс из «Острова сокровищ». И вот в прошлом году полный трындец. Роль мальчика-звезды по переделанной сказке О. Уайльда досталась не мне. Нашёлся красавец! Какой из него мальчик? Он меня на два года старше! Ну и что, что у него беленькие волосики вьются и весь он из себя гибкий, стройный, да ещё и в театральном учится! Я был зол. Я был в ярости. А если честно, то я завидовал. В нашем молодёжном театре все пацаньи роли доставались мне, а тут пришёл этот паразит… И у меня сразу роль второго плана.
В этом году реванш! Догнал его по росту, а по таланту пусть он меня догоняет! Я танцую не хуже — лучше! Я легче. Я гибче. Я более пластилиновый, как Алёна Романовна говорит. На всех занятиях по сцендвижению и фехтованию нас ставили в паре, так как мы с ним одного типажа: и по весу, и по силе, и по темпераменту, не с девчонками же ставить! И не с верзилой Вовкой. И не с пухлым Даниилом. И не с кривоногим Фаимом. Тем более не с Виктором Сергеевичем. Ух, мы хлестались! Правда, ни слова друг другу не говорили. Только ролевые реплики. Обожаю фехтование, особенно с этим гордецом. Мы часто отходили от тренировочных композиций: после выпадов лично я далеко не всегда закрывался, необоснованно и неканонически крутился вокруг себя и по-мушкетёрски рубил клинком рапиры с шариком на кончике. Алёна ругалась, но этот белобрысый хлыщ мастерски закрывался то второй, то пятой защитой. А потом ещё рапирой постукивал по паркету, подзадоривая меня атаковать ещё и ещё. Он никогда не позволял себе отпускать кисть левой руки плебейски вниз, постановка ног и гордый подбородок подчёркивали аристократизм его движений. Позёр! И, блин, ни разу я не достал шариком по его башке, только если плашмя, клинком по бедру или по боку. Конечно, он фехтованием занимался в институте, его уровень владения клинком был гораздо выше, но у меня есть другой козырь: я на всякую его техническую отточенность могу ответить непредсказуемой глупостью. Так, что часто поединок заканчивался не благородным приветствием и не разыгранным ранением, а его криком: «Сопляк!» Или моим злым: «Выпендрёжник!»
Сцендвижение я вообще люблю. Когда был маленький, меня не звали на эти занятия. Но сейчас, когда молодёжная труппа перешла на мюзиклы, это было важно для любого актёра. Кувырки со скороговоркой «в зубах», фуэте, исполняя песенку, отработка падений со стула, через стол, с места, упражнения на направленность звука, ритмические связки с регуляцией дыхания, ну и фехтование. Всё это у меня получалось, всё это наполняло меня удовлетворением и самоуважением. Тем более, что эти навыки отразились и на занятиях хореографией. Наш хореограф — Радченко ПалФё (Павел Фёдорович) — бывший артист балета, сорокалетний подросток с грустным лицом и фигурно изогнутыми бровями, ростом ниже меня сегодняшнего, хвалил меня. Говорил, что я упустил время, что надо было заниматься балетом серьёзно, а не растрачивать себя на степ и «эстрадную акробатику». Танцор сразу заметил, что у меня врождённое умение распределять тяжесть тела при стоянии в балетных позициях и способность не «хлопотать» лицом при физическом напряжении. ПалФё мучил нас станком, растяжкой, выворотностью, хотя Алёна Романовна требовала совсем других движений. Вот и получалась хореография классическая с уличными притопами, балет «без вытянутых носочков», с кулаками вместо округлых трогательных пальчиков. ПалФё грустно вздыхал: «Агония танца!» В схватывании движений, в освоении новых па со мной мог сравниться только этот белобрысый, что поедает сосиску в тесте. Но ведь он практически профи. Вовка как-то сказал, что Геля раньше был солистом в каком-то танцевальном коллективе. Зачем он вообще ходит на занятия по сцендвижению и на классику, у него же в институте есть эти курсы?
Не прощу ему этого мальчика-звезду. Блядь, это моя роль! Как он вообще нарисовался у нас? Нарисовался и сразу стал своим в доску. И Вовка за ним ходит по пятам, и Фаим, и Данил. А с Виктором Сергеевичем у них вообще «общее дело»: курение в облезлом закутке с рядом откидывающихся зрительных кресел доперестроечного вида. После репетиций парни во главе с Гелей шумно уходят вместе, демонстрируя этакую сплочённость и дружбанскую развесёлость. После спектаклей они закатывались в соседнее театральное кафе «на вискарик». Но на большее Гели не хватало: у него учёба, она сжирает всё время, он в институте до пяти, а потом в наш театр — пять раз в неделю. Вот и ест по дороге, и спит тут же, иногда читает по планшетнику какие-то учебники в перерывах репетиций или дожидаясь собственного входа. Интересно, где он живёт?
Зато на моей стороне остались все девчонки и дамы нашей труппы. А это большинство! Все: от манерной примы Моны Крук, молоденькой безгрудой, большеротой и очень талантливой студентки того же театрального, до выпивохи Нино Гурамовны, незаменимой характерной актрисы, согласной на все роли второго плана и танцующей так, как молодуха, — эти дамочки относились ко мне восторженно-матерински. Меня обнимали, подкармливали, чмокали, приглашали на рюмку чая в буфетец, довозили до дома после репетиций и спектаклей. Потому что я мил, мил и молод! Не настолько молод, чтобы сюсюкать, как это делается с двумя девчонками и одним пацаном из пятого класса, которые тоже в театре подобно мне с малолетства прописались. Но ведь я школьник, не студент, значит, вполне ещё могу инфантильно принимать заботу и важно отвечать на вопросы о ЕГЭ, о таких-сяких учителях, об оценках (которые так себе). К Геле дамочки тоже хорошо относились, но как к равному, а ко мне — как к принцу. К принцу-школьнику.
Он сожрал уже сосиску и допил колу, смял баночку, встал к выходу. Я выхожу в другие двери. Факт, он меня видит. Иду за ним к подъёмнику, созерцаю лейбл на спине его куртки — «Black Label», дистанцию соблюдать не получается, толпа подпирает. Тупизм, конечно, что мы идём в одну сторону, друг друга знаем, сейчас будем заниматься в паре, дышать лицо в лицо — и не разговариваем, взгляд скользит, как по совершенно незнакомому человеку. Начал я. Я тогда зол был из-за мальчика-звезды. Первый раз увидел его в метро и отвернулся, как надутый индюк, уставился в окно, губы поджал. А на его лице сначала растерянность, как так на его «привет» кто-то нос воротит? А потом вместо растерянности — ухмылка. И больше никогда мне «привет» не говорил.
Интересно, как он отреагирует на то, что мы будем ставить? Я-то узнал случайно, увидел сценарий на столе у Алёны и прилип как банный лист к режиссёрше. Остальные ещё не знают. Не знают того, что Алёна решилась на новую постановку стивенсовской «Истории Джекилла и Хайда». Именно так, без «доктора» и «мистера». Джекилл – талантливый студент (а не зрелый доктор–экспериментатор), который ставит опыты над душой, пытается отделить добро от зла. В результате этих экспериментов он создаёт сыворотку, пробует на себе, и от него отделяется новая сущность — сгусток всех тех пороков и животных страстей, что подавляет человек. Это Хайд. Когда Хайд на свободе, он разгуливает по городу, убивает, издевается, насилует. А Джекилл — душка, добряк, гуманист — собирается жениться, вокруг него много людей. С каждым разом Джекиллу всё труднее обуздывать Хайда и возвращать его вглубь собственной сущности, прятать за собственной плотью. Хайд вылезает уже без снадобья, произвольно. На свадьбе развязка, в самый ключевой момент Хайд вырывается наружу, и друг Джекилла стреляет в него. Эпичная концовка — герой умирает Джекиллом, все в горе, зритель достигает катарсиса: добро и зло неотделимо, эксперименты с душой крайне опасны. Всех жалко.