Моя чудесная бабушка Анастасия Трофимовна осталась вдовой с тремя малыми детьми, старшим из которых был мой папа, пяти лет. Муж бабушки, Василий Петрович, мой дедушка, был моряком и утонул. Бабушка была глубоко верующим человеком, постоянной прихожанкой храма.
Я бесконечно благодарен маме и бабушке, что они привили мне трудолюбие, честность, доброту к людям, а главное, быть порядочным и справедливым.
Мое детство и юность прошли в тревожные годы, а я был очень впечатлительным. Я каждый раз сопровождал маму на собрания, когда шел процесс добровольно-принудительной коллективизации. Приезжали начальники из района да еще прихватывали для острастки пару милиционеров. Пугали раскулачиванием и хвалили колхозный рай. Но крестьянам жалко было сдавать коней и все имущество, накопленное многими поколениями семьи. Из 65 хозяйств деревни первыми записались беднейшие — 10 безлошадных семей. Потом уломали и всех остальных. Забрали и коров, но они от некормления, непоения и недоения подняли такой рев, что через три дня их вернули хозяевам.
По Сталину «жить стало лучше, жить стало веселее». Если раньше крестьянин в шесть часов был уже в поле, то теперь ударом железяки по рельсу, подвешенному у пожарной каланчи, только к девяти собирали колхозников. Зато по каждому поводу колхоз устраивал общие пьянки: закупали водки и резали то бычка, то коня.
Когда я узнал, что нашего коня Буланку поведут на мясобойню, пошел с ним прощаться, прихватив краюху хлеба. Увидев меня, он обрадовался, но хлеб ел без большой охоты, а по щекам у него катились слезы. Видимо, он предчувствовал свою смерть. Я обнял его и еле сдерживал слезы.
Только закончилась коллективизация и убрали плакаты о колхозном благе, как их место заняли плакаты, где фашиста со свастикой давят за горло ежовые рукавицы. Мы поняли, что у нас враг номер один — германский фашизм.
У нас в школе преподавал немецкий язык Карл Петрович Крюгер. Он был из тех немцев, которых завезли еще при Екатерине Второй в XVIII веке. Ночью к их дому подъехал «черный ворон», и забрали бедного Карла Петровича, забрали с концами — как «врага народа», больше его не видели. Жена его Анна Васильевна была завучем школы. Ей не было еще тридцати. Утром она пришла на работу вся седая.
Следующее для меня потрясение было, когда нас заставили в учебниках истории замазывать чернилами портреты героев Гражданской войны — Блюхера, Тухачевского, Егорова, Якира, Уборевича и других. Под их командованием была одержана победа в Гражданской войне — и вдруг-то они оказались «врагами народа»! В душе я страшно возмущался! Но понял, что об этом говорить нельзя.
Потом вдруг фашистская Германия стала самой дружественной страной Советскому Союзу. И в то же время пропаганда стала превозносить силу и мощь Красной Армии: «Красная Армия — всех сильней!», «Наши границы на замке!», «Воевать будем только на чужой территории!» Даже в песнях превозносили как гениальных полководцев Сталина, Ворошилова, Буденного.
Мы верили в это бахвальство и войны не боялись.
Примерно за неделю до начала войны я получил письмо от двоюродного брата Павла, который служил в Кобрине, недалеко от Бреста. Он мне написал, что скоро начнется война с немцами. Удивительно, как проглядела это письмо военная цензура.
Еще в училище родители сообщили мне письмом, что Павел погиб. А потом написали, что погибли дядя Миша и дядя Коля, папины братья, а дядя Иван Никитович, муж папиной сестры, умер в запасном полку в Сернурских военных лагерях Марийской республики. Я, конечно, догадался, от чего он умер, но рассказывать никому не стал. Дело в том, что в этих лагерях, где формировались части для фронта, люди могли находиться и месяц, и два, а питания практически никакого не было, и много, очень много новобранцев умерло от голода.
Я тяжело пережил гибель родных, но опасность за Отечество заглушала все личные боли.
К сожалению, и теперь никто не скажет, сколько погибло сынов и дочерей нашего Отечества. Сталин сказал, что мы потеряли 7 миллионов человек, а немцы, мол, вдвое больше — 13 миллионов 600 тысяч. Вряд ли кто верил в это кощунственное вранье, но политруки это выдавали за истину. Кто мог противоречить вождю — никто! И в учебниках так записали, школьникам говорили это вранье. Хрущев сказал, что потеряли 20 миллионов, а Горбачев, что 27. Все эти цифры потолочные.