Эсен всегда радовался гостям и щедро привечал: мог и коня прирезать, мог и подарить скакуна. Иные любители вкусно поесть, порой даже именитые баи, аильная знать, волостные, нет-нет да заглядывали в гостеприимную юрту Эсена. Угощаясь, распивая кумыс, откинувшись на подушки, самодовольно покряхтывая, торопили хозяина сыграть на комузе, повеселить их души.
Жена Эсена, Джийде, под пару ему. Кто бы ни приехал, она готова выложить все на дастархан. Не в пример склонным к полноте женщинам, Джийде сноровиста в ходьбе, в движениях, в работе. Миловидно-округлое лицо ее с маленьким, как пуговка, носиком сияло.
Изредка смахивая мелкие капельки пота кончиками цветастой косынки, Джийде радушно прислуживала гостям: то и дело подсыпала на дастархан кусочки дробленого сахара, боорсоки, ставила поближе курт[66], придвигала свежее, желтое, как цветы лютика, масло.
Была у Джийде привычка — все мешать с боорсоками и подавать полусладким. Сушеный же сыр — курт — она подавала в раскрашенной чашечке. Эсен, привыкший к такому порядку, не обращал на это внимания. И лишь жены близких родственников, бывало, в шутку скажут:
— Э, Джийде, что ты наделала? И почему курт у тебя всегда в расписной чашке? Отчего ему такой почет?
— Так уж привыкла, — добродушно улыбается Джийде. Эсен пояснял гостям:
— Моя байбиче выше всех кушаний и яств почему-то считает курт. Это блюдо, говорит, пришло к нам от далеких предков. Ягоды растут на кустах у сартов, не в обиду будь сказано. А вот курт сварен из овечьего молока Чолпона-аты[67]. Почетно ему лежать в расписной чашечке.
Смахивая мелкие капельки пота с лица, Джийде спокойно добавляла:
— Верно говорит муж. Если ягода и изюм обидятся на меня, что я их смешала с другими кушаньями, так пусть убираются к себе, откуда их привезли торговцы. А я по-прежнему не изменю курту моих предков… Да вы, гости наши, ешьте то, что бог послал.
Батийне было и смешно и приятно слышать рассуждения душевной и простой хозяйки. Она с удовольствием ела и изюм, и курт, и джийду, улыбалась и хотела что-то сказать, — но в это время с улицы послышался шумный лошадиный топот, перезвон уздечек и удил.
— Эй, в юрте есть кто? — окликнул зычный голос.
Все разом притихли.
Худенькая, с острыми плечиками и впалой грудью женщина, что сидела ближе к выходу и наливала душистый чай в расписные пиалки, поспешно встала, выглянула в щелочку туурдука и тут же, отступив назад, сказала:
— Какие-то незнакомые, чужие люди…
Нетерпеливый голос повторно донесся:
— Эй, есть ли в этом доме хозяин? Или здесь не принимают коней у приезжих гостей?
Эсен только что положил в рот пышный боорсок и, не прожевав его, заторопился:
— Кажется, голос Джарбана.
— А кто такой Джарбан? — спросила Джийде.
— Правая рука болуша. Шире расстилай дастархан, байбиче, болуш приехал!
Действительно, пожаловал болуш Маралбай, прозванный белолобым за открытый блестящий лоб. С ним — пять верноподданных джигитов. Компания, похоже, завернула сюда по пути из верхнего аила — лишний раз убедиться в гостеприимстве Эсена.
Полог откинулся, и в юрту ввалился высокий, костлявый Маралбай. Все поднялись: пришел гость — уступи ему удобное место.
Новые гости расселись, и воцарилась тишина.
— Путь добрый, болуш-аке, — обратился Эсен к вновь прибывшим. — С чем пожаловали? То ли с делом, то ли так, по пути?
Болуш, откидываясь, прокряхтел что-то невнятное. Узколицый, острый на язык Джарбан тут же выручил своего хозяина:
— Э-э, Эсен, зачем ты допрашиваешь? Или тебе хочется, чтобы прославленный, достопочтенный болуш еще у нас спрашивал, куда и зачем ему ехать? Просто скачем и видим: стоит большая юрта, в ней курится дымок, мы и завернули.
«А-а, тебя потянуло на свежее жирное мясо», — подумал про себя Эсен и с лукавой улыбкой произнес:
— Все понял. Вы запросто отправились по гостям. Стало быть, смерть пришла к одному из валухов с курдюком в казан величиной. Если, Джарбан, ты посчитаешь, что валух стар, то у Эсена найдется и ягненок со сладким, нежным мясом. Кстати, у меня уже вон сидит одна уважаемая гостья. Это Батийна. Смогу вас позабавить своей трехструнной, не прочь послушать и ваши шутки-прибаутки.
Маралбай Белый Лоб, — было ему уже под сорок, — словно строптивый конь, выпятил широкую, костлявую грудь, погладил реденькие усики и стрельнул в сторону Батийны узкими, будто бритвой прорезанными, глазками. Пунцовые щеки его жирно лоснились. Он всегда по горло был сыт мясом, а в голове у него не переставал бурлить кумыс. И где бы он ни появлялся, своим видом он показывал, что перед ним, полновластным правителем, все должны трепетать. Джарбан, правая рука болуша, давно и тонко изучил все прихоти и повадки своего господина.