Встретив Батийну в юрте Эсена, Маралбай и Джарбан обрадовались: тут, мол, есть чем позабавиться. Джарбан бросил на начальника взгляд, который недвусмысленно намекал: «А что, болуш, ты, верно, сегодня встал с правой ноги?!
Ну и везет же тебе! Смотри, на какую фею мы неожиданно наскочили! Ликуй!»
Болуш глазками-прорезями дал знать: «Э-э, мой Джарбан. Разве мне, Маралбаю, когда-нибудь не везло в этих делах? Займись своим делом, а я свое справлю».
Неуклюжей посадкой головы, узкими глазками-щелочками Маралбай с первых же минут заставил Батийну давиться смехом. Представься удобный случай, она готова была спросить: «О боже, и как только этими глазами человек отличает белое от черного?» Но, отдавая себе отчет, что эти глаза-щелочки принадлежат не кому-нибудь, а самому волостному, молодая женщина, как ни трудно было, сдержала порыв смеха.
Джарбан кулаком ткнул в ляжку старшину, сидевшего рядом, и прошептал:
— Знаешь, кто она? Невестка Кыдырбая. Ну и язычок у нее. Ты только послушай…
Эсен догадался, о чем Джарбан шептался, и решил их отвлечь расспросами: кто, да где, да как живет и есть ли свежие новости в аиле…
Тут полог открылся, и кто-то попросил у сидящих благословения на убой предназначенных почетным гостям животных.
Эсен взял комуз, стал наигрывать мелодии.
Болуш Маралбай, сладко щуря глазки и самодовольно покряхтывая, понемногу клонился на бок.
Джарбан, как на пожаре, вскочил, словно его жгло пламенем:
— Аяш[68], скорей подайте подушку под изголовье болуша. Только ту, что побольше да помягче!
Он обратился к Батийне, ожидая, что и она со всех ног бросится угождать болушу. Батийна и ухом не повела. Джарбану пришлось самому потянуться за подушкой и снять с головы начальства тебетей из куньего меха с красным бархатным верхом и положить его на джук. У Маралбая была странная, похожая на кубышку, голова. К тому же в свои сорок без малого лет он здорово облысел и со лба и с темени.
Батийна, глуша смех в себе, подумала: «Лысый, а корчит из себя бога. У него и головы-то настоящей нет, где ему властвовать над народом! Место ему в пастухах, а он, видите ли, ходит в болушах».
Эсен показал свое гостеприимство полной мерой, на славу угостил болуша с его свитой, повеселил их, как мог, и, так как было уже далеко за полночь, упросил остаться ночевать.
Маралбай и сам не собирался покидать юрту, где оставалась на ночлег столь очаровательная молодая женщина. Да и не только болуш, вся его свита везде и всюду располагалась, как дома. Чванливым молодцам мерещилось, что весь белый свет обязан их существованию. Каждый держался так, будто на их крик «По-по» слетятся отовсюду дрессированные соколы, а на вызов «О-ой» сбегутся красивейшие девушки и окажутся у них объятиях.
Весь вечер болуш вился вьюном около Батийны, пробовал с ней заигрывать и Джарбан, подшучивали и остальные дружки. Однако ни Батийна, ни хозяйка юрты Джийде не обижались: им это было в привычку.
…Давно погас очаг, плотно задернут тюндюк, юрта погрузилась в кромешный мрак.
Батийна, вдвойне устав от езды и долгого сидения у очага, сладостно подремывала, как вдруг почувствовала: кто-то осторожно откидывает ее одеяло. Чья-то холодная рука коснулась ее груди. Сон мгновенно слетел. Она ударила по растопыренным пальцам и до подбородка натянула одеяло.
— Как только не стыдно лазить в чужие постели, — прошептала тихо Батийна.
— Это я, аяш. Болуш. Пусти меня… — сказал он бесстыжим голосом.
— Вас называют болушем, а вы — просто наглый…
— Не говори таких слов. Я хочу с тобой спать.
— И вам не стыдно?
Болуш жарко дыхнул ей в лицо. Батийна съежилась и внятно сказала:
— Убирайтесь отсюда! Здесь нет для вас шлюхи!..
Она со всей силой тряхнула рукой. Послышался шлепок по мягкому телу, и Маралбай с шумом перевернулся с бока на спину, что-то прошипел и умолк.
Успокоившись, Батийна погрузилась в сон.
Болуш, получив решительный отпор, не посмел утром присесть рядом с Батийной за дастарханом и, сославшись на разные причины, поспешно покинул юрту Эсена.
Солнце озарило верхушки гор пылающим румянцем, когда, держа за поводок Тигренка, Батийна пустилась в обратный путь. Она ехала спокойной иноходью, прислушиваясь к цокоту четырех пар копыт: двух пар уже изрядно побегавших по горным тропкам и двух еще совсем неокрепших пар. Среди безмолвной тишины даже этот звук отвлекал ее мысли.