«Еще ни один из моих сыновей подобных сапог не носил. Хотя бы и обул кто-нибудь из них дорогие сапоги, все равно не осмелился бы вытянуть так бесцеремонно свои ноги перед высокочтимыми аксакалами. Чтоб у тебя желчный пузырь лопнул! Кичится, что из рода бека».
Два дня и две ночи Асантай угощал Манапбая, считая его своим дорогим гостем. Два дня они пили кумыс и поглощали мясо, слушали песни и ублажающие слух легенды. Акыны неуемно восхваляли достоинства Манапбая и Асантая. Комузи-сты исполняли древние мелодии. Когда кто-то из местных кому-зистов в шутку сыграл народную игровую мелодию, Асантай грозно прервал его:
— Ты, парень, ступай отсюда. Бренчишь что-то непонятное… Никому здесь твои песенки не нужны, исполняй их где-нибудь на захудалой пирушке…
После этого комузисты и музыканты, играющие на кияке[46],исполняли те мелодии и пели лишь те песни, которые могли бесспорно заслужить похвалу и одобрение Манапбая и не вызвали гнев Асантая.
В гостеприимстве Асантая все узрели его добрые намерения и старание угодить высокородному беку. Свою личную признательность выразил ему и сам Манапбай: он уезжал отсюда с радостным чувством, словно совершил важное дело.
Асантай, не заметив ничего дурного с его стороны, в знак высшего расположения подарил Манапбаю лучшего ловчего сокола. В окрестных аилах эту зоркую птицу звали Черный сокол. Минувшей осенью Асантай купил ее за сто баранов, полагая, что она может пригодиться для Рамазана, если тот увлечется охотой. Но Рамазан не загорелся ни охотой, ни Черным соколом, по которому тосковал не один настоящий охотник. Рамазан не только не знал, как держать ловчую птицу, он мог сбить ее с дрессировки. И Черный сокол перестал бы ловить даже мышей. Вот почему отличный сокол достался Манапбаю. Отдавая его, Асантай смотрел далеко: «Пусть подаренный сокол задобрит самого мирзу».
— Видишь, какими бывают сыновья у знатных родителей: и статные, и умные, и гордые, — сказал Асантай Рамазану после отъезда гостей. — Захочешь жить настоящим человеком, так подружись вот с такими, не жалей ничего, и ты не пропадешь. Человек только в дружбе с человеком сам становится человеком. Если б и ты вот так выезжал в чужой аил и держался с таким достоинством, как Манапбай, далеко бы разнеслась слава о нас, и моя власть и влияние еще бы возросли. «Если сын хорош, то отца даже судья уважит. Если сын плохой, даже благородного отца может укусить иная собака». Почему я так щедро встретил и вознаградил Манапбая? Да потому, что он держался с великим достоинством. Я не посмотрел бы, что он бек, не имей он этого достоинства.
Асантай говорил нарочито громко: чтобы слышали все свои, кто был в юрте. Слышала свекра и Айнагуль, сидевшая в юрте новобрачных. Она внутренне торжествовала свою маленькую победу. Ведь за эти два дня, что гости находились здесь, у Айнагуль сердце изныло от тоски. «Какой замечательный человек этот Манапбай! А мой дурень не стоит его мизинца. Мы, девушки, как привязанные буйла[47] к верблюдам… Будь я свободна, сама бы его разыскала. Он вполне достоин моей светлой любви».
Девушки и молодайки, словно распаляя ее влечение к Манапбаю, на все лады восхваляли его учтивость, доброту и осанистость. Пусть молодухи-плутовки могли в порыве мимолетного увлечения ошибиться. Ну, а свекор Асантай, способный раскусить человека с первого же взгляда?! Похвалы Манапбаю лишь сильнее разжигали Айнагуль. «Ах, почему он не появился, когда я девчонкой в тебетее сидела у родительского очага? Попался бы в мои сети, как острокрылый сокол в погоне за добычей. Но что я могу поделать теперь? Счастье мое пронеслось бесследно стороной, не видать мне его больше».
— Мой господин, — обратился к Манапбаю его доверенный друг и правая рука, — видел ты Айнагуль? Что, хороша, красавица? Очаровательна, хоть и замужем, вся в свою мать. Гульга-акы и сейчас не потеряла своего обаяния. Айнагуль, как я поглядел и поразмыслил, наилучшая для тебя пара. Напрасно она мается с этим телком бая. У нас говорится: «Иная лошадка лучше, чем скакун. Иная женщина лучше, чем девушка». Истинное слово, мой господин. Думаю, не помешало бы вам взять ее в токол[48], а? Нежилась бы она около вас. Она лишь украсит вашу юрту…
46
Кияк — двухструнный смычковый инструмент типа скрипки, но при игре не прикидывается к плечу, а ставится вертикально на пол, на землю.