— О, сокровище моей юрты, кто сегодня твои гости? Благословила ты их в путь-дорогу?
Гости застали Гульгаакы без элечека, в яркой легкой косынке, и она показалась приезжим молодой, красивой женщиной. Поразило гостей и убранство юрты: валики цветных одеял, вышитых и расшитых кошм, ковриков, подстилок, шелковый занавес, за которым спал с женой бай Барман, золотые и серебряные уздечки, подвешенные на ала бакан[49], удила, женские и мужские седла. Все сверкало и блестело, словно было выставлено напоказ заезжим гостям.
«Смотри, прекрасная женщина и юрту свою содержит, как в сказке, — подумал Санжар, озираясь по сторонам. — Известное дело, раз уж мать хороша, то и дочь, наверное, не хуже. Как уж на нее тут не засмотреться, мой мирза?»
Гульгаакы байбиче встретила гостей с присущим только ей гостеприимством. Мгновенно был разостлан дастархан, на скатерти появились жаренные в особом душистом масле боорсоки с изюмом, масло, холодное мясо, целые миски разного творога эджигей[50], сметаны. В большой черной блестящей чаше с высокими изогнутыми краями бродил кумыс. Джигит размешивал его цветной деревянной ложкой, наливал в пиалы и подавал гостям.
Манапбай соблюдал все правила обычая и не протягивал дерзко свои ноги к дастархану. Он держался скромно и учтиво. «Может, еще стану зятем», — прикинул он и даже попросил извинения у Гульгаакы за столь неожиданное беспокойство.
Все шло именно так, как он задумал.
Манапбай с радостью отметил, что щеки у Айнагуль горели румянцем, глаза озорно сверкали из-под длинных черных ресниц и удивленная улыбка не сходила с лица. Айнагуль появлялась и исчезала, и все ее движения были легки и плавны, словно полет бабочки.
Белое атласное платье с двумя широкими оборками, в талию сшитый камзол из парчи подчеркивали ее женственное изящество и красоту, на которую не каждый джигит осмелился бы открыто посмотреть. Маленькие ножки Айнагуль были обуты в сапожки с блестящими, мягкими подошвами и голенищами, расшитыми узорчатым орнаментом. Белую шею украшали блестящие бусы и ожерелья. На голове Айнагуль возвышался мастерски сделанный снежно-белый тюрбан. Он очень шел к ее округло-мягкому лицу.
Манапбай, внимательно оглядев женщину, решил: он пойдет на все, чтобы овладеть Айнагуль. «Пусть я буду изгой, по только с Айнагуль. Мне и жизни своей не жаль ради нее».
Отдавшись сладостным мыслям о совместной жизни с Айнагуль, Манапбай позабыл, что слишком долго и пристально разглядывает свою избранницу. Это, конечно, не могло ускользнуть от умной, наблюдательной Гульгаакы. Но тут же она подумала: «А кто не залюбуется прекрасным?»
Не всякая дочь посмела бы появиться в юрте, где находились почтенные гости. Айнагуль же чувствовала себя свободно и сидела с именитыми людьми за общим дастарханом. Да и боялась ли она чего-нибудь, прославленная в округе красавица? Айнагуль уже не девочка с косичками, а видная женщина в элечеке. Почему бы и ей не посидеть здесь в качестве равного достопочтенного гостя?
Не жди беду, она сама придет. Беда нежданно-негаданно посетила и эту милую юрту. Не успели гости как следует поесть, как у Санжара страшно разболелся зуб. Бедный малый не мог откусить и кусочка мяса, взвыл от боли и попросил перевязать щеку платком. Мотая головой, он стонал, давая понять, что никуда не сможет ехать и просит оставить его в покое. Когда гости стали собираться в дорогу, Санжар едва слышно взмолился:
— Мой мирза, зуб болит нестерпимо. Разрешите мне остаться на ночь, отлежаться. Все равно мне невмоготу скакать в седле. Как только зуб успокоится, я вас догоню.
Манапбай недовольно буркнул:
— Что ж, оставайся, если тебе так плохо. Только не забывай, как приедешь, сразу же отправимся к озеру. Будем ждать тебя. Не задерживайся.
— Если б не страшная боль, зачем мне оставаться в чужом апле, мой господин? Даже ночью я поспешу следом за вами, прошла бы только зубная боль. Без меня не уезжайте.
— Хорошо.
Как ни упрашивала Гульгаакы остаться на ночь, Манапбай наотрез отказался. Когда гости уже садились в седла, Гульгаакы подарила Манапбаю молоденького иноходца.