Еще с полмесяца назад она в полудремоте видела его в войлочном кементае на породистом сером коне в белых яблоках по бокам. На правой его руке взмахивал крыльями белоснежный сокол. Внезапно сокол превратился в блестящий серп. Абыл заторопил Батийну: «Скорей, Батийна, поспешай, созрело просо, что мы с тобой сеяли там в местечке Курбу. Ну и просо! Пожалуй, гуще волоса гривастого коня. Даже под тяжестью моего кементая не полегло, выстояло. Когда соберем весь урожай, всю зиму наверняка будем со своей крепкой бузой».
Наутро Батийна улыбалась сама себе: «Просо — это хорошо. Просо — это хлеб нашей жизни. Даст бог, я еще встречусь с Абылом, и мы с ним проживем до смерти».
Вечером она шла с ведрами от ближнего ручья и снова видела Абыла на гнедом жеребце. Джигит был легко одет, будто запросто проехал по аилу. Батийна нерешительно остановилась и подумала: «Откуда тут мог взяться мой Абылжан?» Протерев хорошенько глаза натруженными ладонями, Батийна потеряла его из виду. Будто он сквозь землю провалился…
Абыл часто попадался ей на глаза днем и неизменно исчезал ночью. Но в этот раз она особенно расстроилась. Руки ее опустились, плечи одеревенели, вода расплескалась, замочив подол и ноги. Но она и не почувствовала, что стоит мокрая.
После жестоких недавних событий Абыл реже стал возникать перед Батийной. И произошло это потому, что она все чаще задавала себе вопрос: «Чего я ропщу? А если бы моя судьба сложилась еще хуже, чем сейчас?» И постепенно как бы примирилась со своей судьбой, меньше задумывалась о своем прошлом. Порой она и расшутится с Алымбаем, затормошит его, дергая за полу шубы:
— О мой неуклюжий медведь! Правда, что ты мой хозяин? Хоть бы разок с тобой на горячих конях прокатиться по аилам, погостить у людей! Может, ты нынче сделаешь мне тёркюлётю[58] и свезешь к родителям? Кажется, год позади, как я за тобой?
Неповоротливый и скупой на слова Алымбай надувал и без того мясистые губы.
— Ну и чудачка! Разве я обязан возить тебя к родителям?
— Боже мой, а кто же, кроме тебя? Черный пень, что ли? Обычно муж везет жену на встречу с матерью и отцом. Тебе же, я вижу, и дела нет, даже когда я свалюсь больная в постель.
Алымбай, насупившись, молчал.
— Слышишь, что я говорю? Когда повезешь меня к родителям?
Кажется, он в состоянии молчать, даже если отрезать у него кусок щеки. И лишь когда бойкая жена окончательно его допечет, он резко отвернется, гневно бормоча:
— Ой, откуда мне знать? Бог бы тебя покарал…
Раньше жгучая обида нахлынула бы на нее, одолели бы грустные мысли, она стала бы искать во сне встречи с Абылжаном. Но сейчас думала: «А что бы со мной было, подвернись мне еще хуже человек, чем Алымбай! Нет, не буду-ка я слишком привередничать».
Бога Батийна боялась. Страшно думать плохо о муже — не прогневить бы создателя. Теперь ее так не оскорбляла неотесанная грубость ее медведя, как спервоначалу. Она поймала себя на том, что стала как-то жалеть и ближе присматриваться к Алымбаю. «Подожду-ка еще годик-другой. Может, все-таки вылепится из него человек».
Последнее время Батийна особенно опекала мужнину сестренку Эркеган, решительно за нее вступалась: «Я не нашла свою судьбу, и Гульсун, и Овчинка, и Гульбюбю не встретили свое счастье. Хоть бы Эркеган была счастливой. Интересно знать, наступит ли день на земле, когда все, все девушки обретут наконец свою судьбу и радость?»
Батийна готовилась к проводам Эркеган замуж, как ее главная джене — наставница. Наставница обучает невесту вышивать гладью, кроить любую одежду, вкусно готовить, слагать прощальные песни — одним словом, все, без чего замужне и женщине не обойтись.
Эркеган оказалась способной и любознательной девушкой. Она могла и шить, и кроить, и варить, в чистоте и опрятности содержать очаг, встречать и провожать гостей, она усвоила нелегкое искусство угощений и правила обращения к свекрови, свекру, к мужу и его родственникам. Всему этому научила ее Батийна.
Целый год готовилось приданое Эркеган. Шили одеяла, покрывала, кроили длиннополые домотканые чепкены, платья, дорогие меховые шубы.
— Не знаю, как буду жить без тебя… когда нас разлучат, — горячо шептала Эркеган на ухо своей джене.
Батийна гладила невестку по голове.
— Ничего, моя бийкеч! Моли создателя, чтобы послал тебе доброго, дельного и нестарого мужа. С ним ты быстро забудешь и про родителей, и про близкую джене. Всех тебе заменит он, желанный и единственный.
Эркеган смущенно поводила плечиком:
— Ой, не говорите таких слов.
— Э-э, моя веселенькая козочка, — добавила Батийна, — я тебе про жизнь толкую. Хватит и того, что мы вот стреножены. Сама видишь, как унижают женщин. Но тебе я желаю счастья. Следи же всегда за своей честью, родная.