Он был слишком стар, чтобы переходить из одной фракции Крусиваля в другую. И уже не был мальчишкой, жаждавшим положить жизнь ради какого-либо дела. Из-за прежней службы его определяли либо в ряды подозрительных, либо в ряды отверженных. Выбора у него толком не было, и если он сумеет вооружить себя и своих союзников, как Малкан, создать свою мощную фракцию… Да, такая возможность была. А Империя просила помощи лишь в одном сражении.
Он взял с собой Пиру. Девушка была рядом еще со времен Догмы, она была его семьей. Он привлек и других — Тара и Мишру, против которых сражался до того, как они потеряли своих хозяев. Он подобрал их на городских улицах, где они, скрывая свои татуировки, грабили прохожих. В целом банда Хазрама насчитывала десять бойцов, готовых прекратить нырять из одной войны в другую.
Когда имперские войска в белой броне раздали им винтовки и приказали охранять башню от повстанцев, нападающих с воздуха, Хазрам посмотрел на свою шайку и увидел людей, переживших войну. Лучших воинов Крусиваля.
И почти все они погибли во время первой атаки.
Хозяева башни и их белые войска отошли под купол, оставив своих наемников сражаться с авангардом повстанцев. Империя точно знала, что жители Крусиваля не смогут победить. Они стали пушечным мясом. В лучшем случае они послужили отвлекающим средством. Какая-то тысяча бойцов и тысяча корпускулярных бластеров ничего не стоили по сравнению с арсеналом чужаков.
Хазрам далеко не сразу понял это и проклинал себя за недальновидность.
Он выбрался из окопа и вновь пополз по полю боя прочь от башни.
За его спиной послышался низкий гул. Оглянувшись через плечо, он увидел металлическую сферу размером с человеческую голову, плывшую над обломками. Ее единственный красный глаз смотрел то вперед, то назад. Эта штука принадлежала Империи, не повстанцам, но Хазрам знал, что она будет делать. Когда сфера замечала что-то движущееся, она ловила это взглядом. Вскоре прилетал флаер, а затем следовал «дождь смерти».
Вопреки здравому смыслу, Хазрам побежал. Бомбы флаера не оставят от него ничего, кроме воронки и пыли. Даже клочков не останется.
Он споткнулся раз, другой, чудом удержавшись от падения. После мучительно долгого перемещения ползком он забыл, насколько устал. Даже перед сражением он почти не ел, воруя, что мог, из военных лагерей или продавая всякие безделушки городским торговцам. Хазрам ощущал себя одновременно легким, как пушинка, и тяжелым, как гора. Перемахнув широким шагом через гребень холма, он уже оттолкнулся и тут увидел под собой резкий обрыв. Пролетев три метра по откосу, он жестко приземлился, подвернув щиколотку, и испустил протяжный стон.
Больше бежать он не мог. Хазрам притянул колени к груди и вжался спиной в узкую канавку под откосом. Он услышал грохот над холмом, и его осыпало пылью.
По крайней мере, он пережил флаер. Они редко заходили дважды.
— Хазрам? — услышал он тихий встревоженный голос, похожий на детский.
Он распрямил ноги, положил щиколотку в холодную грязь. Если ею не двигать, она не будет болеть. Юноша посмотрел в канаву и увидел дрожащую фигурку, растянувшуюся в нескольких метрах от него.
Пира изменилась со времен службы Догме. Хазрам видел, как она превращалась из маленькой, упрямой, длинноволосой девочки в высокую, худую, недокормленную женщину, которая брила голову, чтобы враг не мог схватить ее за волосы. Лицо ее было покрыто шрамами, и с момента их с Хазрамом расставания она обзавелась татуировкой вокруг рта, которой сейчас не было видно из-за красной корки, покрывавшей губы и подбородок Пиры.
— Я думала, флаеры достали тебя, — сказала она.
— А я — что тебя, — ответил он.
Пира не приблизилась к нему. Хазрам медленно подобрался к ней, приподнялся на руках. Она не шевельнулась. От нее пахло всеми страданиями, которые только способно вытерпеть человеческое тело.