В своё время Темуджин также воспользовался издевательствами Кучлука над магометанами и с малыми потерями захватил государство Кара-Киданей.
В Залесской Руси не было и «злых городов», ведь Георгий Всеволодович не участвовал в убийстве послов перед битвой на Калке. Ни в одном городе сопротивление не длилось так долго, чтобы применять пороки, поэтому Бату удалось обойтись без поголовного избиения жителей.
Однако самое, может быть, главное - война велась зимой, и «дикие половцы» не пришли на выручку суздальским князьям, а половцы Котяна и Кончака, даже если бы прийти смогли, делать этого не стали, потому что были союзниками Чернигова и врагами суздальцев.
Летом соединились со старым другом — сыном Тулуя Мунке, успешно разгромившим половецкие зимовники. Цепкий юноша вышел из этой войны усиленным половецкими перебежчиками, уставший, довольный, гордый.
Отдохнув, навалились скопом на половецкого хана Котяна — «Темуджина» здешних степей.
Пришла очередь вкусить прелестей войны и коренным владениям Михаила Черниговского. По договору с Бату, Ярослав напал на крепость Каменец, пленив Михайлову семью. В это же время джихангир всей мощью войска, разбухшего от добровольцев, обрушился на сам Чернигов. Город был взят и разграблен безжалостно. Особенно постарались в грабеже пополнившее монгольское войско урусуты из Залесья — уж они-то помнили давние обиды.
Многие половцы — в том числе бывшие подданные погибшего на Волге Бачмана — охотно переходили на сторону Бату. Подобное тяготеет к подобному, как снег к снежному кому.
Чем больше было половцев в его войске, тем охотнее присоединялись к нему новые, чем больше было в его войске урусутов, тем более охотно к нему присоединялись другие урусуты.
Ярослав Всеволодович. 1238 год и далее
Пока Георгий Всеволодович метался ослепшим туром по мордовским лесам, его предусмотрительный брат Ярослав отсиживался в Киеве, откуда не так давно без достойного упоминания труда вытеснил Владимира Рюриковича Смоленского.
Дожила дряхлеющая столица до таких времён, какие уж лучше с того света наблюдать. Даже то, что сидевшие в стольном граде князья упорно прозывались в народе не киевскими — как во времена стародавние, — а по городу из которого явились: галицкий, черниговский. Ныне же — переяславский. Уж куда позорнее, чем быть под пятой у князька из города, который уж то, что не деревня, — и то хорошо.
— Поутру один князь киевский, а ввечеру уж другой пыжится-вышагивает. Потому и величают по старому чину, — куражились вездесущие скоморохи.
— Коль так пойдёт, доживём до тех времён, когда будут нами править уж и вовсе из Пронска, где три двора да боярин в шкуре сомовьей, аль из Москвы какой... — сетовали острые на язык киевляне, не успевающие запомнить в лицо переменчивых своих князей.
— Из Москвы — это да, — ухмылялись.
На Ярославовых гридней и тиунов поглядывали даже без привычной вековой ненависти к суздальцам — устали. Что черниговцы, что эти — один черт. Однако, как бы там ни было, а суздальцу в Киеве — как лисе в курятнике. Куры — вот они, но и псы того гляди...
Сидел Ярослав в Киеве, как на еже, и досидел-таки до долгожданных вестей. Слава те Господи... дождался.
Остался бы Ярослав в Киеве до Батыева прихода — открыл бы ворота подошедшим войскам тайного союзника, ожидало бы столицу лёгкое бремя Ростова, но он пожадничал. Узнав о гибели на Сити надоевшего братца и о том, что монголы, сделав главное (расправившись с его соперником), ушли, он покинул поседевшую Мать Городов Русских, которую от дряхлости и хворости не спасали уже и белила соборов и стен. Там, в Залесье, его ждали дела поважнее: упавшую власть поднимать, землю делить. Не обманул Батый — даже сторожи своей не оставил, не говоря об отрядах и наместниках.
Новым хозяином въехал Ярослав в стольный град и стал величественно делить бескровно завоёванную добычу. «И бысть радость велика христианам, и их избавил Бог от великыя татар». А главное — от неудобного старшего брата. Остальные братья изъявили поспешную покорность. Посадил Ярослав одного из них в Суздаль, куда уже успело возвратиться население, прятавшееся в лесах, другого — в Стародуб.
В самом же Владимире оставалось много сторонников и бывших слуг Георгия, и с этим нужно было считаться. Осторожный Ярослав не стал сводить счёты. Привезённые с Сити Георгиевы мощи можно было использовать хитрее, а заодно достойнее и богоугоднее. Их торжественно возложили в уцелевшей (как большинство соборов) церкви Богородицы на Клязьме. Ярослав дальновидно объявил Георгия мучеником за веру.