Долг велит вернуться и хинам-джурдженям — мастерам взятия крепостей, но у многих не было ни семьи, ни дома. Кроме того, их соотечественники давно побеждены. В Китае плохо стало джурдженям. К приятному удивлению Бату, большинство из этих людей изъявило желание остаться.
Разбредались по домам и дружинники урусутской части войска. Многие клялись возвратиться обратно по первому зову. Кто-то обещал только повидаться с семьёй (у кого она уцелела) и — назад.
Радостно уползали в родные предгорья остатки аланов, растекались бродники. Таяли ряды нагруженных добычей тюрок и туркменов из Хорезма. Воевать они умели и до того, но Бату научил этих джигитов тому, что им снова придётся забыть, — дисциплине.
Бату остался с неизменными мангутами (племенем из коренных монголов) и хинами-джурдженями. И конечно же, кыпчаками, душой которых оставался неунывающий Делай.
Всего около четырёх тысяч, не считая такого же количества верных кыпчаков. Восемь тысяч — даже не тумен — против сотен завоёванных городов. Против Запада и Востока, дышащих угрозами. И ещё неизвестно какая из этих угроз страшнее.
Ну и, конечно, с Бату остался вечный, верный Боэмунд.
Одно хорошо: с Запада удара пока не будет, Фридрих связывает силы Папы... пока.
Что думает кесарь о внезапном уходе Бату с Адриатики? Понял ли, счёл ли за предательство? Так или иначе, нужно тщательно следить за Востоком. А там — и того веселее.
Союзник Юлюй Чуцай после смерти великого хана Угэдэя потерял опору, и теперь он больше не джуншулин. Говорят, Чуцай потерял веру, доносят: совсем старик сломался. Ещё бы не так! При Чуцае народ вернулся из бегов и стал подати платить, а теперь Гуюкова мать Дорагинэ выколачивает из сабанчи-землепашцев подати не хуже чем в худшие травы Чингиса. Эти умники и купцов грабят, как хотят, и вот результат: неселение снова стало разбегаться. Однако, может, это к лучшему, ведь растёт недовольство торговцев, стонут боголы, и надо бы, как говаривал Маркуз, «чтобы это недовольство не по ветру развеялось, а вокруг кого-то осело». Надо, чтобы люди знали: и на Гуюка есть управа.
На другой день после того, как Бату добрым словом помянул Маркуза, приехал гонец с Иртыша, сообщил, что плохи дела на Иртыше.
Прискакали люди Гуюка в его родную ставку (где вместо братца Орду правили Уке-хатун с Маркузом} и забрали Маркуза как будто в заложники...
Вот тут Бату испугался всерьёз — петля сжималась... Так и без улуса иртышского остаться недолго. Не растеряется без Маркуза ли мать? Нужен человек в помошь — знающий места, проверенный, надёжный. Не хочет Делай правителем быть, желает вольным скакуном шарахаться. Ну что ж. Мало ли кто чего не хочет! Нынче не до жиру в шулюне...
И жалко с Делаем расставаться, да придётся. Вот только сотня его нужна здесь. Править же на Иртыше будет мать, а в поддержку ей — Делай, как в доброе старое время.
Уставший от войны и соскучившийся по родным местам удалец принял указ хана без недовольства, чем очень удивил хана, ожидавшего долгих увёрток.
Осталось решить — на кого оставить «сотню родственных душ». И тут, после долгих проволочек, улыбнулась судьба Даритаю: он получил этот знаменитый, лучший в войске отряд под своё начало.
Из возможных союзников был ещё Ярослав, и с ним пора пришла поспешать. Бывший джихангир послал за князем «дальнюю стрелу» и, вызвав в ставку, наделил (от своего имени, а не волею Каракорума) властью над всей русской частью своих владений. Ярослав получил от Бату такую власть над Русью, о которой и его предки не мечтали: мало того — Киевский и Владимирский стол.
Одаривание Ярослава милостью от своего имени — было прямым вызовом центральной ставке и наглое самоуправство, но пока там разберутся, травы пожухнуть успеют.
Гонцы сменяли один другого (получил указание, ускакал, следующий). Так много их было в эти тревожные дни, что уже и лиц не разбирал. А ведь все дела важнейшие — другим не поручишь.
Пролетело несколько лет. Не ярких — как при походах, но в пелене однообразных забот. Опускались руки: на войне было легче. Эх, самому бы поехать в Каракорум, да нельзя. Живо там с ним — с бессильным — расправятся.
Но как там учил Маркуз и что ему, Бату, всегда удавалось?
Поддержи недовольного. Слабого из двух — усиль. Он усилил Делая против хана Инассу на Иртыше, он усилил Ярослава против Гюрги Ульдемирского — на Руси, он протянул руку помощи Фридриху против папистов... И вот — жив пока... а казалось бы.