Современные исследователи ещё больше усложняют картину. Дело в том, что какую-то роль во всём произошедшем сыграли люди суздальского князя Ярослава Всеволодовича (к тому времени находившегося в Монголии, куда он был послан Батыем для участия в избрании великого хана Гуюка). Но какова была их роль, сказать трудно. Известно, что Михаил и Ярослав были непримиримыми врагами; вражда эта началась ещё с их соперничества за Новгород в 20-е годы XIII века и продолжалась до самой их смерти. Именно Ярослав получил от Батыя ярлык на Киев — а на этот город, напомню, претендовал и Михаил Черниговский. Понятно, что для Ярослава черниговский князь оставался опасным конкурентом. Батый же в русских делах поставил на Ярослава, но, поддерживая суздальского князя, он, наверное, был не прочь сыграть на противоречиях, существовавших между ним и другими русскими князьями. Плано Карпини, описывая гибель Михаила в целом весьма схоже с летописью (что и неудивительно, ибо его информаторами были главным образом русские), сообщает, однако, ряд удивительных подробностей. Он тоже утверждает, что Михаилу неоднократно предлагали исполнить положенные обряды. Но оказывается, что в роли посредника выступил сын суздальского князя. Речь идёт о Константине, который находился в ставке Батыя на положении заложника, обеспечивая безусловную лояльность отца. (Это было обычной практикой монголов: у тех князей, «которым они позволяют вернуться, — объяснял Плано Карпини в другом месте, — они требуют их сыновей или братьев, которых больше никогда не отпускают, как было сделано с сыном Ярослава, неким вождём аланов и весьма многими другими»21.) По всей вероятности, Константин сумел заслужить доверие Батыя, поскольку именно ему было поручено сообщить Михаилу, «что он будет убит, если не поклонится». Но и Константину черниговский князь отвечал то же, что и другим, — «что лучше желает умереть, чем сделать то, чего не подобает». Само убийство Плано Карпини описывает схоже с летописью: князя били «пяткой в живот (или, по версии Бенедикта Поляка, в грудь. — А. К.) так долго, пока тот не скончался». Но при этом убийцей он называет какого-то «приближённого» (или, в другом переводе, «телохранителя»), который, как выясняется, убивал черниговского князя «вопреки своему желанию». Более того, латинский текст «Истории монгалов» можно понять в том смысле, что речь идёт о «приближённом» не Батыя, но князя Ярослава Всеволодовича!22
Насколько верно такое понимание текста? И что оно меняет в наших представлениях о судьбе несчастного Михаила?
Сначала о самой возможности участия людей Ярослава в убийстве черниговского князя. Какие-то «приближённые» Ярослава, несомненно, оставались в ставке Батыя и после того, как их князь уехал в Монголию. Они входили в окружение совсем ещё молодого Константина Ярославича (ко времени описываемых событий ему было около двадцати лет или едва за двадцать). Одним из них был известный нам Сонгур (или Сангор), «воин из Руссии… родом коман (половец. — А, К.), но теперь христианин», как характеризует его Плано Карпини. Это тот самый Сонгур, «человек Ярослава», который несколькими месяцами раньше позволил себе с дерзостью говорить с князем Даниилом Галицким. По свидетельству Плано Карпини, он был приставлен к сыну Ярослава, «как и другой русский, бывший нашим толмачом у Бату, из земли Суздальской». Кроме того, у нас имеются сведения, что в Орде в это время находилась жена Ярослава Всеволодовича[32], и эта женщина тоже была близка ко двору Батыя и пользовалась его доверием23. Рядом с ней должны были находиться лица, вполне преданные Ярославу. С одним из таких людей — неким Угнеем (судя по имени, также половцем), выехавшим из Орды той же осенью 1246 года и направлявшимся в ставку Гуюка в Каракорум, — Плано Карпини встретился на обратном пути; этот Угней отправился в Монголию «по приказу жены Ярослава и Бату». Наверное, нельзя исключать, что кто-то из приближённых Ярослава, его сына или жены — вместе с людьми Батыя или того же Елдеги — мог участвовать в расправе над Михаилом и Фёдором. В принципе ничего нового здесь нет: ведь из русских источников мы и без того знаем, что одним из убийц Михаила (и даже главным его убийцей!) был русский — некий Доман «Путивлец». Если же учесть, что версии русского летописца и итальянского автора восходят к одному источнику — рассказам русских очевидцев ордынской трагедии, — то нет ничего невероятного и в предположении, что Плано Карпини, говоря об убийце Михаила — каком-то «приближённом» князя Ярослава Всеволодовича, — имеет в виду того самого Домана, которого в той же связи называет Галицко-Волынская летопись. Правда, этот Доман был выходцем из Северской земли — но мало ли таких выходцев из разорённых черниговских и северских земель в первые десятилетия после нашествия вынуждены были покинуть свои дома?! Многие переселялись в Суздальскую землю (раньше других оправившуюся от татарского погрома); некоторые оказались на службе у суздальских или галицких князей, другие были уведены в Орду, а кое-кто, наверное, отправился туда добровольно. Важно и другое. Независимо от того, как понимать фразу Плано Карпини и чьим «приближённым» или «телохранителем» был убийца князя Михаила, приказ об убийстве отдал Батый. Иначе быть просто не могло: убийство в ставке правителя Орды без его на то воли само по себе являлось тягчайшим преступлением. Да и совершил своё чёрное дело этот палач, исполнитель чужой воли, «вопреки своему желанию» — во всяком случае, если верить тому же Плано Карпини.
32
Речь идёт о последней, третьей или четвёртой по счёту, супруге князя, на которой он женился после того, как в мае 1244 года в Новгороде умерла княгиня Феодосия (в постриге Евфросиния), мать всех его сыновей. Кем была эта женщина, русской или татаркой, неизвестно.