Батюшка глянул на крест и подумал: «Ежели его продать, то на половину моей крыши денег хватит».
Подумать-то подумал, а сам перекрестился и спросил у невесть откуда взявшейся цыганки:
— Ну и что ты хочешь, раба Божия…
— София, — подсказала цыганка.
— София, — закончил вопрос батюшка.
— Так у меня к тебе, батюшка, одно дело и один вопрос.
— Начинай с вопроса, — благословил священник, ожидая просьбу о подаянии или предложения золотишко продать-купить.
Ошибся священник. Причем кардинально ошибся.
Цыганка посмотрела на раскоряченный с краю забор, зачем-то попробовала его покачать и спросила:
— А для чего ты, служитель церковный, ограду кладбища ломаешь? Чтобы покойникам не мешала?
Батюшка даже смутился от неожиданности вопроса. Смутился так, что покраснел, а потом… Потом его прорвало.
Высказал он цыганке, которой никогда раньше знать не знал и видеть не видел, все свои страдания с этой прогнившей крышей, отсутствием денег, десятью старушками на приходе и требованием епархией средств на строительство очередного собора в элитном районе областного центра…
София как-то не по-цыгански молча и внимательно слушала, а потом взяла да сказала:
— А давай, горемычный, тебе ромы помогут?
— Цыгане? — опешил священник.
— Они, поп, они, — ответствовала София. — Только, чур, уговор. Мы тебе крышу ставим, а ты наших детей всех покрестишь да службу нам отслужишь. Так как, поп, устраивает тебя такая цыганская помощь?
— Устраивает, — махнул рукой батюшка и решил, что дальше разговора дело не пойдет.
Цыганка же развернулась и солидно, будто из офиса дорогого вышла, пошла к кладбищенским воротам.
На следующий день, только посерело тусклым осенним рассветом небо, священник открыл церковь — она напротив его дома располагалась — надел епитрахиль и принялся за утренние молитвы. До 50-го псалма лишь дочитал, как гул машинный помешал. К неказистой усадьбе деревенского батюшки подъехало около десятка легковых машин, а за ними затарахтели и две конные повозки, доверху груженные строительным материалом. Всей этой кавалькадой руководила его давешняя знакомая цыганка София.
Дальше было то, о чем в сказках пишется: «Ни словом сказать, ни пером описать». Батюшка полдня крестил десятка четыре орущих, смеющихся, веселых и хмурых цыганчат, возрастом от двух недель до двадцати лет, а столько же взрослых представителей этой свободолюбивой нации шустро и качественно перекрыли ему крышу новым современным шифером.
А потом был общий молебен. И «Отче наш» пели все, кто как может, и крест на себя накладывали, кто как умеет, и плакали почти все, когда батюшка имена умерших ромов вычитывал.
Закончилось все обедом. Его в летней кухоньке цыганки приготовили. На всех.
Вот только одно смущает священника по день сей. Пятница это была. Кулеш же цыганский мясной. Какой цыган без мяса? А батюшка им и не сказал, что день постный…
Может, все же Бог простит?
Святые и современность
Преподобный Максим Грек
Апостольские слова, характеризующие веру христианскую как божественное установление, где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос (Кол. 3:11), имеют реальное подтверждение в многочисленных житиях святых. Национальность и происхождение многих подвижников веры и благочестия в их святительском, иноческом или мученическом подвиге отодвигаются на второй план, становятся второстепенными и вспоминаются нами лишь при более пристальном обращении к их духовному наследию.
В год 1000-летия Крещения Руси к лику святых был причислен преподобный Максим Грек, личность которого неразрывно связана не только с церковной, но и со светской историей Руси. Даты рождения преподобного в летописных сводах и источниках разнятся. Одни указывают на 70-й год XV столетия, иные переносят ее на десятилетие вперед, поэтому можно с уверенностью сказать лишь то, что молодость Михаила Триволиса, а именно так до пострига звали подвижника, проходила в годы окончательного падения Константинополя и порабощения греческих областей магометанами. Семья, в которой родился и получил начальное православное воспитание Михаил Триволис, проживала в греческом городе Арта, была богатой и известной среди горожан. Мусульмане, завоевав греческие области, уничтожали все училища, где можно было получить полное научное образование, но в областях Римской империи ученых греков в те времена всегда встречали доброжелательно, предоставляли им университетские кафедры, приглашали ко дворам государей и в высшее общество.
Италия особо покровительствовала наукам и старалась спасти греческие рукописные сокровища, уничтожаемые магометанами, в своих библиотеках. Вот только «спасение» это впоследствии приобрело весьма странный характер. Греческие рукописи и книги переводились на латынь, после чего сами подлинники уничтожались. Римские государи и папы крайне негативно относились к признанию первенства восточного научного и богословского опыта.
Стремясь к постижению наук и знаний, Михаил Триволис отправляется в Париж, где приступает к углубленному изучению богословия, философии, истории и современных языков. Некоторое время спустя из Франции он переезжает в Венецию, где изучает древние языки.
На молодого охотника за знаниями неизгладимое впечатление производят проповеди монаха-доминиканца Джироламо Савонаролы, который, не страшась преследований и самой смерти, обличал разврат, лицемерие и честолюбие римского папы Александра VI Борджиа.
В мае 1498 года несломленного пытками и преследованиями Савонаролу сожгли на флорентийской площади. Эта казнь настолько потрясла Триволиса, что он опрометчиво принимает решение перейти из православия в католичество и принимает постриг в доминиканском монастыре св. Марка во Флоренции, настоятелем которого был Савонарола. Но уже менее чем через два года Триволис, видя, насколько поражены мирскими грехами те, кто должен жить в бедности и непрестанных заботах об обездоленных, как среди братии господствуют пороки, которые обличал их сожженный настоятель, оставляет доминиканцев, приносит покаяние и уезжает на святую гору Афон в Ватопедский монастырь. В 1505 (1507?) году он принимает там постриг с именем Максим.
В кругу опытных афонских старцев, в подвигах воздержания и молитвы, в изучении духовного наследия — святоотеческих книг и творений, которыми обладал в те времена Ватопед — проходили афонские годы инока Максима. По всей видимости, инок мечтал именно здесь, в безвестной тишине, достигать духовного совершенства и мирно окончить свой земной путь к Богу.
Но человек предполагает, а Господь располагает. Максиму Греку Бог определил нести апостольский подвиг в чужой, неведомой ему стране, где величие, слава и признание очень часто идут бок о бок с преследованиями, многолетними заточениями и физическими страданиями.
В 1515 году недавно занявший московский трон великий князь Василий III, разбираясь лично в кладовых своих палат, обнаружил множество греческих духовных книг. Государь решил, что было бы хорошо перевести их на русский язык и снарядил за этим на Афон посольство, чтобы подыскать хорошего толмача из монахов. Выбор пал на Максима, и тот, смиренно склонив голову перед судьбой, указавшей новый путь служения Господу, отправился в Великое княжество Московское.
Путешествие к столице Руси было длительным. Русским посланникам пришлось по делам государственным провести достаточно долгое время в Крыму. Максим употребил это время для изучения русского языка. Посольство прибыло в Москву лишь в 1518 году.
Афонского монаха обласкал сам великий князь, его почтительно встретило духовенство и бояре, которые тут же добавили к его имени прозвище «Грек». Сам Василий III определил ему в местожительство Чудов монастырь в Кремле, неподалеку от своих палат.