Юный Шаров поднялся на носочки и, сопя, повесил пальто на крючок. Потом сорвал с головы шапку, забросил её на полку и принялся расшнуровывать ботинки. Шнурки обледенели и были жёсткими, а мокрые ботинки уже успели оставить на паркете две овальные лужицы.
Где же Баваклава и почему отец дома? Юный Шаров сбросил ботинки на пол, сунул в тапочки мокрые, окоченевшие ноги и направился в комнату. Ботинки так и остались посреди прихожей, никто не поставил их сушить на батарею.
Стол не был накрыт. Юного Шарова никто не ждал к обеду. Мальчик недовольно поморщился и направился в кухню. Плита была холодной. Жёлто-синие короны не дрожали над газовыми горелками. Чайник не урчал. На сковороде не потрескивали котлеты.
Всё это не понравилось мальчику. Он спешил. Они договорились с Саней Ведерниковым пойти во Дворец водного спорта, где тренер, товарищ Саниного отца, Борис Иванович обещал принять их в свою группу. Саня предупредил:
— Помойся под душем и надень чистую рубашку, врач будет осматривать.
А тут обед не готов. И неизвестно, когда ещё приготовят. Вечно Баваклава не вовремя уходит. Юный Шаров во второй раз крепко рассердился на бабушку.
Некоторое время он бесцельно ходил по квартире. Посреди прихожей на полу по-прежнему стояли башмаки. Баваклавы не было. Но почему на вешалке висело её потёртое пальто с серым воротником?
Юный Шаров решительно направился в бабушкину комнату. Баваклава была дома. Она лежала на своём плюшевом диване с зелёными кисточками. Кисточек недоставало: когда Шаров ещё не был юным, а был маленьким Лёней, то любил отрывать кисточки от бабушкиного дивана… Баваклава лежала на спине, крепко закрыв глаза, положив руки поверх одеяла. У неё были прямые, с лёгкой рыжиной волосы, открытый лоб, маленький нос бугорком поднимался над лицом. На лбу и у глаз не было морщин, они только намечались, пролегли ниточками. На подбородке была впадинка.
Баваклава спала, а отец и мать безмолвно сидели рядом и терпеливо ждали её пробуждения.
Юный Шаров потоптался на месте, потом тихо спросил:
— Заболела?
Не поднимая головы, отец ответил:
— Если б заболела! Умерла…
Потом он повернулся к сыну и резко сказал:
— Понимаешь, бабушка умерла!
Мальчик никак не отреагировал на слова отца. Слова прозвучали, но их смысл не дошёл до его сознания. Он смотрел на бабушку не с жалостью, а, скорее, с любопытством — за всю свою жизнь никогда не видел бабушку спящей. Утром, когда он ещё спал, бабушка была уже на ногах. Она трясла его за плечо и тихо говорила:
— Ты же опоздаешь в школу. Вставай, Лёня!
— Минуточку… Ещё минуточку, — сквозь сон молил юный Шаров.
Сон не отпускал его, затягивал в свои сладкие глубины. А бабушка всё трясла его за плечо. И, просыпаясь, он сердился на неё, словно она была виновата в том, что надо подниматься, вставать, идти в школу…
Не знал юный Шаров и когда бабушка ложилась спать, потому что укладывался и засыпал раньше её. Только теперь он увидел бабушку с закрытыми глазами. Гладкий лоб, нос-бугорок. Подбородок со впадинкой. Руки поверх одеяла. Всё это не внушало мальчику никакой тревоги. Напротив, в облике бабушки был устойчивый покой, который передавался внуку.
Он тихо вышел из комнаты и затворил за собой дверь.
Хотя сердце бабушки уже не билось, юный Шаров продолжал думать о ней, как о живой. Горе запаздывало, задерживалось в пути. И мальчик только смутно догадывался о его приближении. Он всё ещё ждал, что дверь отворится и в комнату войдёт бабушка.
— Три часа, а ты ещё не обедал! — воскликнет она и заснуёт, засуетится, чувствуя себя виноватой за опоздание.
Привычка видеть бабушку живой, неутомимой, вечно бодрствующей была настолько сильна и неистребима, что смерть отступала перед ней. В сознании юного Шарова бабушка продолжала жить.
Он вдруг вспомнил, что голоден, и пошёл на кухню. Обед разогревать не стал, а сделал себе три толстых бутерброда с колбасой. Два тут же съел всухомятку. С третьим вернулся в комнату. Шёл мимо телевизора — щёлкнул выключателем. Как раз передавали хоккей, играли его любимые «Крылышки». И через несколько минут, вовлечённый в радостный круговорот игры, юный Шаров совсем забыл о Баваклаве.
Когда же голос отца — «Имей совесть!» — вернул мальчика к действительности и он — щёлк! — выключил телевизор, то вспомнил, что по пути из школы поленился зайти в аптеку и взять для бабушки глазные капли. Эти капли действовали только два дня, их нельзя было купить впрок, и в его немногочисленные обязанности входило приносить бабушке свежие капли.