Заслонённые руинами разорённых улиц, верблюды уходили в просторное подземелье, куда прежде съезжавшиеся на базар крестьяне ставили на день ослов и лошадей.
Вожатый, привыкнув проводить верблюдов без помех, не поостерёгся, не насторожился, когда следом увязался из этого хана жилец, трудолюбиво топоча мелкими шажками.
В глуши подвала, пропахшего перепрелым навозом и клевером, хранились вьюки Бостан бен Достана.
Верблюдов вьючили, бережно вынося вьюк за вьюком из темноты склада. Вьючили безмолвно, быстро, умело.
Если кто из верблюдов вздумывал пореветь, ему торопливо накидывали на голову бурнус либо колючий волосяной мешок, и верблюд смолкал. На этот случай бурнус лежал поблизости поверх вьюков.
В подземелье, в хлопотливой тесноте, Мулло Камар протиснулся между верблюдами, спеша юркнуть куда-нибудь в самую темень.
Его бы никто не приметил, не столкнись с ним Иса. Незнакомый человек встревожил мальчика, привыкшего к неизменным караванщикам, среди которых он рос.
Видя, куда скрылся Мулло Камар, Иса сказал о нём Ганимаду. Караванщик не прервал дела, но велел мальчику:
— Пригляди.
Мулло Камар, сев во тьме распахнутого склада, откуда только что вынесли последний вьюк, присматривался к сборам каравана, спеша понять: чей караван, что за поклажа, куда пойдёт?
Говорили по-арабски. Мулло Камар этого языка не знал.
Вдруг он сообразил, что этот караван можно остановить и свою пайцзу можно возвратить, если кликнуть сюда Тимурову стражу, если объявить ей, что украдена пайцза и ею завладел коротыш караванщик, намеренный увезти из Дамаска законную добычу завоевателей. Так будет объяснена потеря пайцзы, начисто будет снят позор за её потерю, а Повелителю преподнесена изрядная добыча: опытным глазом глядя на вьюки, Мулло Камар понимал, что дешёвый товар не вьючили бы так помалу, да и вьюки не были бы увязаны столь бережливо.
Взыграв надеждой, он рванулся отсюда неприметно, как неприметно вошёл сюда.
Неподалёку ещё стояли вьюки, прислонённые один к одному. Он видел бурнус, брошенный в пылу работы поверх вьюков.
Заслонённый вьюками, он стянул бурнус на себя и, прикрываясь им, затесался между хлопотливыми караванщиками, одетыми в такие же бурнусы.
Так он дошёл до выхода из подвала и, помахивая коротенькими руками, деловито заспешил мимо арабов.
Но мальчик Иса показал Ганимаду на ускользавшего купца.
На этих задворках, в глуши руин, завоеватели опасались появляться. Поэтому здесь арабы расхаживали вольнее, чем на больших улицах, где дамаскины были беззащитны перед своеволием завоевателей.
Арабы, видя незнакомца в арабском бурнусе, заговаривали с ним, о чём-то спрашивали. Он не понимал и не умел им ответить. Но, отмалчиваясь, он пугал их: дамаскины сделались боязливы, когда ныне их жизнь стала дешева. Чем больше опасались за себя, тем они зорче становились: прикидывался глухим, прошмыгивал мимо, как мышь, но они смотрели ему вслед.
Спеша, он заблудился в незнакомых развалинах. Приостановился, смекая, с какой стороны пришёл, где скорее встретится конная ли стража или какой-нибудь воин…
Вдруг в промежутке между руинами в ярком утреннем свете сверкнула красная косица — царский гонец в лисьей шапке!
Мулло Камар кинулся наперерез гонцу.
Не отставая, вслед за Мулло Камаром бежал Ганимад, на бегу вытягивая из-за пояса короткий меч, с каким караванщики ходят в дорогу.
Между руинами, по щебню нелегко было Мулло Камару выскочить на дорогу прежде гонца.
Оступаясь, поскальзываясь, Мулло Камар успел.
Гонец Айяр, ссутулившийся под лисьей шапкой, опередил свою охрану, хотя и побаивался руин вражеского города.
Взвидев человека в развевающемся арабском бурнусе, рванувшегося навстречу коню, Айяр, откинувшись в седле, сам взмахнул скорой саблей.
Позже, когда настал полдень, обмотав колокольцы тряпицами, чтобы лишним звоном не привлекать любопытство прохожих, Ганимад повёл караван.
Караванщик выбрал самый жаркий час, когда, разомлев, праздные люди разбредаются по тенистым закоулкам и ленятся вникать в чужие дела.
В этот белый от зноя полдень Ибн Халдун вышел на каменную крышу мадрасы Аль-Адиб. Горячий ветерок тихо шевелил тяжёлый край лилового бурнуса, а Ибн Халдун смотрел, как мимо неторопливо шёл караван, предводимый Ганимадом, восседающим на рослом белом осле. Как, не глядя по сторонам, рядом с Ганимадом на вороном жеребце ехал Бостан бен Достан, скрыв голову под белое покрывало, прижатое к голове широким чёрным ободком. Позади последнего верблюда на мулах проехали слуги-охранители, вооружённые копьями и короткими мечами, а среди слуг — мальчик на муле.
Так пошло письмо историка к султану в Фес.
Ибн Халдун смотрел им вслед и прислушивался.
Было тихо, Дамаск молчал.
Караван завернул за поворот. Пошёл в Магриб.
Обернувшись, Ибн Халдун не разглядел чёрного Нуха.
Нух взял старого учёного под руку, повёл к ступеням.
Ибн Халдун не видел ступенек перед собой, и чёрный Нух, прежде чем соступить вниз, ладонью вытер ему глаза.
Гонец Айяр, намного опередив свою охрану, прискакал во двор Пегого дворца.
Когда он готов был рассечь голову кинувшемуся на него арабу, он вдруг увидел знакомое лицо, хотя и не успел вспомнить, где случалось его встречать.
Не успел ударить, а Мулло Камар запрокинулся, мертвея, но всё ещё глядя Айяру в глаза.
И лишь когда упал, из его спины показался короткий меч, столь сноровисто кем-то брошенный, что глубоко вонзился в спину купца из степного Суганака.
Туго, подобно тетиве лука, была натянута эта жизнь. Тетива — одним концом в Суганаке, другим в Дамаске… Стрела улетела, оборвав тетиву.
Айяр, вспомнив купца, не мог вспомнить, успел ли ударить его саблей, успел ли сдержать удар.
Может быть, впервые Айяр замер от испуга: как просто — взмах руки, звавшей к делу, стал взмахом гибели!
Как легко торопливый, живой бег сменился этим отрешённым от жизни взмахом рук. В одно мгновенье: гонец не успел моргнуть!
Но тягостные мысли приглохли, испуг утих, когда его позвали к порогу Повелителя. У порога пришлось подождать: Тимуру мыли руки после жирной еды.
Айяр прискакал из Сиваса с письмом от Мираншаха. Сын сообщал Тимуру о появлении Кара-Юсуфа. Туркменскую конницу Кара-Юсуфу дал из своих войск султан Баязет.
Тимур встал с сиденья. Пока читали это письмо, он не мог устоять, трудно ходил перед чтецом и велел перечитать письмо снова.
3
Ибн Халдун свои сборы в Каир завершал не в мадрасе Аль-Адиб, а в хане у перса. Здесь удобнее было снаряжать караван, содержать верблюдов, разместить всех спутников, здесь хватало складов для любых поклаж, сколько бы их ни набралось.
И уже никого здесь не было, кто знал бы о пайцзе, кроме самого Ибн Халдуна и перса, притихшего после своей недавней болезни. Пайцза ушла, греясь за пазухой у Бостан бен Достана, показываясь на его ладони всякий раз, когда путь преграждали разъезды и заставы завоевателей.
Сборы в путь шли деловито, спокойно. Всё имущество Ибн Халдуна из мадрасы перенесли сюда.
Из своих вьюков историк отделил тот, где был увязан отличный старинный ковёр, своевременно прихваченный из книгохранилища Пегого дворца.
Под присмотром Нуха ковёр развязали, подмели веничками, и — удача сирийских ткачих — он заискрился, так томно раскинулся, что Нуху нестерпимо захотелось лечь на его шелковистый ворс, покататься по его узорам, пока не согреется и не приободрится всё тело.
Полюбовавшись ковром, Ибн Халдун поднялся к персу.
Сафар Али сидел возле узенького окна над небольшой книгой.
Не желая нарушить чтение, Ибн Халдун молча сел на полу в стороне от хозяина.
Перс приподнял тёмные глаза:
— Вот! Хафиз. Искал-искал, никто не продавал. Нигде не было. Персидские книги тут редки. А он сам пришёл.