Политик, получивший страну в ситуации разлома, но не имеющий готовых рецептов по ее концептуальному объединению, обычно хватается за первый попавшийся образ, цепляется за него и вдохновенно несется на нем в будущее, как Мюнхгаузен на ядре несся покорять Луну. Ельцин особенно тяжело страдал из-за того, что не мог восстановить дееспособное государство в исторически обозримые сроки; из-за того, что вынужден был лавировать между всеми этими нарождающимися олигархами, старыми номенклатурными кланами, спецслужбами. Естественно, ему очень нравился образ державности. И лично для него, с его царским самоощущением и стилем, этот образ вполне подходил: компенсировал нехватку реальной государственности, помогал изживать комплекс политической неполноценности.
Но державность не является и не может являться отправной точкой в поиске общенационального ценностного ряда; самодержавие в уваровской триаде — лишь форма правления, наиболее подходящая для православного сознания в его русской огласовке, политическое следствие религиозной и национальной причин. Державность — это либо атрибут националистической политики; либо масштабный лозунг, мобилизующий нацию в преддверии войны. Национализма в ельцинские времена не было. А вот война вскорости началась.
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ЦЕЛИ
Даже не разделяя массовых пацифистских иллюзий периода первой чеченской кампании, не веря в возможность ухода центральной России с территории террористического свободолюбия, каковой была Чечня в 1994-м, все равно приходится признать три печальных обстоятельства.
Во-первых, к той войне Россия была решительно не подготовлена; политическое руководство страны непоправимо поспешило, допустило фальстарт.
Во-вторых, этот фальстарт только потому и стал возможен, что ложный пафос державности подменил собою спокойный дух созидания единой гражданской нации с общей шкалой ценностей. В известном смысле ужас первой чеченской кампании стал кровавой расплатой за демократическое словоблудие второй половины 80-х.
В-третьих, и в-главных, как только страна увязла в Чечне, поиск этих самых базовых ценностей, даже на пародийном уровне — а подать сюда национальную идею! — окончательно прекратился. Когда ты неудачно воюешь и при этом не успел до начала боевых действий создать управляемое государство, то есть тотально зависишь от внутреннего расклада, — ты обречен забыть о каких бы то ни было серьезных политических целях и задачах. Остается одно: бесконечно лавировать, сталкивая врагов лбами, поочередно вступая во временные коалиции то с одними, то с другими. В этом смысле ситуация 1995–1996 годов была даже хуже ситуации 1993-го; там шла политическая борьба не на жизнь, а на смерть — здесь все напоминало политический базар. Мы вам это, вы нам то… Выживание правящей элиты стало фактором и смыслом текущей политики. Слоганы президентских выборов 1996-го — «Голосуй или проиграешь», «Голосуй сердцем» — предельно точно характеризуют эпоху со всем ее политическим иррационализмом и утратой каких бы то ни было ориентиров, кроме непосредственного удержания власти как таковой.
Тут, впрочем, необходима существенная оговорка. Ставя знак равенства между собой и демократическим будущим России, отождествляя собственное политическое выживание с шансом на дальнейшее развитие страны, Ельцин по-своему был прав. Даже проигрывая на чеченском фронте, даже унижаясь перед разнородными кланами, даже утрачивая подчас способность ясно мыслить, он все равно оставался в тот момент последним и единственным гарантом нашей политической и экономической свободы. Ни одного сколько-нибудь реального, избираемого кандидата от демократических сил, тогда не было; грозного Чубайса ненавидели, капризного Явлинского презирали, номенклатурному Черномырдину не симпатизировали. Кто в этом виноват — вопрос академический. Было — так. И только это имело значение.
Когда сейчас самые разные участники тогдашнего выборного процесса, от Евгения Киселева до Леонида Невзлина, говорят, что нельзя им было поддерживать больного и непопулярного Ельцина, что уж лучше бы Зюганов победил, они либо лукавят, либо сместили в своей памяти пропорции исторической «картинки». Представим себе на секунду выигрыш Зюганова в 1996-м. Паническое бегство капиталов. Принцип «домино», обваливающий хрупкую экономическую систему. Неизбежное в таких обстоятельствах тотальное закручивание гаек… не дай бог.