- Постараюсь. Если мне удастся освободиться, я позвоню тебе в бюро.
- Договорились.
И она садится за руль "шевроле" с откидывающимся верхом.
- Давай довезу тебя до ворот, - предлагает она.
- Спасибо.
Эстелла доезжает до ворот, испытывает еще один массаж миндалин и говорит мне "пока!".
Я же еду в направлении агентства недвижимости. Вамдам-Жилье отец и сын в одном лице уже восседает за своим столом в тени настольной лампы.
Поскольку сейчас утро, он по-домашнему одет в вязаную куртку из серой шерсти, а нижняя половина небритого лица скрыта шарфом.
- Здравствуйте, - улыбается он любезно, - уже за работой?
Благодаря независимым друг от друга глазам продавец земельных наделов может одновременно вести наблюдение за тем, что происходит впереди, а также быть уверенным в своих тылах. Заметьте, в этом как раз его спасение. Невозможно застать врасплох.
- Мне кажется, вы подыскивали уборщицу для няни семьи Лавми, когда та въезжала в дом?
- Это верно.
- Могу я узнать адрес женщины?
- Запросто... Она итальянка. Мадам Густапьяна. Живет на Нижней улице.
- А где это?
- Ниже Верхней улицы. Номер дома... Минуточку...
Он листает средневековую тетрадь в тисненой обложке с замочками и радостно каркает:
- Дом номер тринадцать!
- Постоянно всякие пакости, - бормочу я, вспоминая проститутку в Булонском лесу. - Благодарю. Мои распоряжения остаются в силе, любезный господин Вамдам-Жилье. Если мне позвонят, тут же сообщите!
Быстро пожимаю остатки человеческой плоти, служащие ему рукой, и мчусь на Нижнюю улицу. Когда я заворачиваю в этот узкий проезд с односторонним движением, вдруг узнаю на другом конце улицы хромированную тележку моей красавицы швейцарки.
Я притормаживаю, чтобы держаться от нее на расстоянии, но, вместо того чтобы остановиться перед чертовым номером, продолжаю следовать за машиной Эстеллы.
Однако преследование не занимает много времени. В противоположность тому, что утверждала моя любимая жительница страны Альп, она едет не в Париж, а возвращается опять к дому. Может быть, она заехала отдать распоряжения синьоре Густапьяна, а потом заметила, что забыла какую-то вещь?
Но нет. Она выходит из тачки, открывает ворота, въезжает, запирает ворота...
Что остается делать любимому всеми дамами Сан-Антонио? Угадали! Он срочно возвращается к уборщице в дом номер 13 на Нижней улице. Вышеназванная персона проживает в небольшой однокомнатной квартире вместе со своим мужем, старым, разбитым параличом дядей, свихнувшейся племянницей, родителями мужа, семью собственными детьми и неаполитанской тетушкой с подножия Везувия. Матрона страсть как похожа на незабвенную мадам Берю: усы торчком, огромный бюст, переходящий в живот, всклокоченные волосы и какой-то непонятный акцент, о котором можно сказать лишь одно: он явно не напоминает просторы Сибири.
- Кто это? - спрашивает она, подозрительно оглядывая меня.
Я натягиваю на физиономию маску скорби типа размазанного оскала.
- Мадам Густапьяна?
- Си!
- Мадам, я пришел сообщить вам о страшном несчастье...
Вся семья присутствует при разговоре и смотрит на меня. Муж, дневной сторож ночного кабаре, собирается свалить на службу - через плечо сумка на ремне. Неподвижный дядя открывает рот, родители мужа защелкивают пасть на ложке с супом, ненормальная племянница разражается хохотом, а шестеро детей, стоящих в очереди на горшок, занятый седьмым, роняют трусы.
- Какое несчастье? - с шумом выдыхает мать семейства.
- Произошел несчастный случай с малышом у Лавми...
Честно говоря, я не люблю такие процедуры, но мне срочно нужно продвинуться в расследовании и некогда рассусоливать.
В перегруженной людьми комнате воцаряется стон. Все, кто понимает по-французски, начинают рыдать и выть. Мамаша Густапьяна щиплет себя за ляжки.
- О мой Джузеппе! Мой Джузеппе! - вопит она. - Скажите, синьор... Но он не умер?
- Нет, только шишка на лбу.
Моментально воцаряется тишина. Муж начинает что-то тараторить остальным на языке Боккаччо.
Я кладу конец учебной тревоге.
В этих случаях мое удостоверение является эффективным тормозом.
- Что это? - спрашивает мадам, тряся бюстом.
- Полиция!
И тут прохватывает отца семейства. Он горланит, жестикулирует, закатывает глаза, стараясь, видимо, показать, кто хозяин в доме. Он орет на жену, призывая других в свидетели и показывая на меня пальцем. Он призывает также Господа вместе с небесным коллективом... Мне приходится гаркнуть еще громче, чтобы призвать всех к порядку. Словом, в конечном итоге нам удается разобраться. Но, клянусь вам, было тяжко!
Не буду приводить восклицания, призывы и ругательства, а перейду прямо к сути, которую вы должны понять, если напряжете хоть чуть-чуть свои свалявшиеся от лежания извилины...
Вчера в гостинице, куда я поволок бедную жену младшего бригадира, мне на глаза попалась фотография семьи Лавми, опубликованная в журнале о закулисной жизни актеров. Так вот ребенок, так торжественно поднятый на руки красавцем Фредом, был вовсе не тот, которого я видел в колясочке, охраняемой швейцарской нянечкой Эстеллой.
Работающий на полных оборотах внутренний голос помог мне заключить, что парень, увиденный мной в доме графа, является кровь от крови, как и плоть от плоти ребенком мадам Густапьяна.
В чем она и признается без всякого нажима. Я кладу конец страданиям трансальпийской мамаши, объясняя, что был вынужден пойти на хитрость, а ее сынок чувствует себя хорошо, как его папаня и маманя. В один момент ее безысходность сменяется яростью. Она хватается за бутылку, стоящую на столе, и чуть было не бросает ее мне в голову, что могло бы превратить меня в остывающий кусок мяса, но, к счастью, производитель маленьких Густапьяна вовремя ловит ее руку.
Бумажка в десять франков в конце концов гасит пыл несчастной, чуть было не убитой горем женщины.
- Почему вы доверили своего бамбино семейству Лавми? - спрашиваю я, возвращаясь к мирному процессу разрядки напряженности. Она колеблется, не зная, что сказать. Я ей доходчиво объясняю, в чем точно заключаются прерогативы полиции. До нее доходит, что я могу доставить кучу неприятностей сегодня с перспективой на последующее существование, и мадам Густапьяна садится за стол переговоров. Вот вкратце услышанное и переваренное мной. Примерно неделю назад она в доме графа сидела с маленьким Джимми (Эстелла, как я полагаю, поехала торговать физиономией в Париж), как вдруг явилась толстая старая американка. Под предлогом того, что является бабушкой, она заявила, что приехала забрать малыша с собой. Подтверждая свои права хрустящей купюрой, женщина потребовала от итальянки, чтобы та отбросила свое недоверие и срочно одела ребенка во все необходимое. Но когда возвратилась няня Эстелла, начался страшный скандал! Эстелла обезумела и бросилась звонить миссис Лавми... Женский совет проходил в горячей обстановке по телефону и по-английски, то есть милая мадам Густапьяна ни черта не поняла. В конце беседы миссис Лавми через Эстеллу попросила итальянку на время дать напрокат своего сына, чтобы сохранить видимость благополучия в семье, на тот случай если вдруг кто-нибудь неожиданно свалится на голову с визитом.