– Прохор Андреяныч, слезь-ка сюда, – сказала ему Прасковья Федоровна.
– Что надо? Что надо? На что слезь? – отозвался Прохор.
– Да сойди, говорят: нужно поскорее.
– Что за нужда? Что нужно? Вот погоди слезу… Что ты, Бог с тобой!
С последней фразой Прохор обратился к полену, которое лежало на печи и упало с нее, столкнутое им. Прохор был высокий, худощавый мужик лет пятидесяти, живой, проворный, подвижной не по летам, он не говорил, а бормотал и разговаривать любил страстно.
– Ну вот слез… Что сделалось, что надо?
– У меня дельце затевается, – сказала Прасковья Федоровна таинственно.
– Какое дельцо? Что такое?
– Где тетка-то Секлетея?
– Где она? Не знаю где. Секлетея, а Секлетея! Надо быть, в сеннике, где больше-то быть… Вот, погоди, кликну.
Вошла Секлетея, жена Прохора Андреяновича, такая же высокая, такая же подвижная, добродушная и говорунья, как и муж. Они жили душа в душу, наперекор мнению, что одинаковые характеры не уживаются вместе.
– Что, Федоровна, что матушка?
– А я к вам. У меня дельцо затевается.
– Что, али жених Катюхе? Ну, в добрый час. Кто такой?… – спросила Секлетея.
– Коли жених, да хороший… на что лучше?… – прибавил Прохор.
– Жених-то жених, да не знаю, что делать-то: вот пришла с вами посоветоваться… Как посудите…
– Да кто такой, он-то? – спросили в один голос муж и жена.
– Да он благородный, барин…
– Барин? Какой барин?
– Так, барин настоящий, столбовой дворянин, только что душ нет, а есть и земля, и усадьба своя…
– Да откуда он?
– Да есть тут где-то, верст за пятнадцать, деревня Стройки…
– Ну, Стройки… Знаю Стройки… Как не знать Стройки. Я очень знаю Стройки. Как не знать!
– Так тут, чу, и ихная усадьба: Охлопки прозывается…
– Так, так, есть точно через реку… Знаю… Ну, так они ведь все равно – что мужики: и пашут сами, и бороду носят… Знаю я…
– Ну а ведь они все, чай, подани никакой не платят?
– Ну какая тебе подань… Что за подань… Слышь ты, так живут, – только что землю сами пашут.
– Так вот, теперь жених-то с теткой и приехали: у меня сидят. Тетка-то просит решенья. Так я к вам нарочно и прибежала: сходите – посмотрите, да что уж вы мне присоветуете, так и стану думать… Жених-от мне по мысли… такой смирный… Ну, известно, этакой смелости али повадки барской – этого нет…
– Ну да, уж нет; этого нет, этого нет… и я говорю, что нет… Где уж и быть… Они ведь все равно, что мужики…
– Вот я и не знаю, что делать-то…
– Что делать? А что делать: отдавай, право, отдавай… – примолвил Прохор.
– Отдавай, сестрица, отдавай с Богом, матушка! – подтвердила Секлетея.
– А!.. Да вы приходите, посмотрите на жениха-то…
– Да это прийти надо… как не прийти… отчего не прийти… А ты отдавай… Говорят тебе одно: подани нет на них, в рекруты не отдадут… Слышишь ты это… Ни царского, ни барского…
– Да это-то я понимаю…
– Ну так нече и думать… что нече думать…
– Так приходите же, а я коли пойду домой…
– Поди, поди… И мы тотчас за тобой…
Прохор и Секлетея явились почти вслед за Федоровной. Оба они приоделись по праздничному: в синее и красное, и старались придать лицам своим выражение спокойствия, даже некоторой важности, как прилично родственникам невесты, пришедшим судить достоинства жениха и от слова которых зависит отчасти судьба его.
Наталья Никитична не дала долго рассматривать своего Никешу, но с первых почти слов стала просить родственников, чтобы они посоветовали Прасковье Федоровне не ломаться долго, а ударить скорее по рукам. Прохор тоже хотел было в свою очередь поломаться и стал было говорить в том смысле, что, дескать, такие дела скоро не делаются, что у них невеста не такая, чтобы, ничего не рассудивши, так и спихнуть ее с рук.
– Ну что ты говоришь, почтенный человек, что невеста не такая, – возразила ему на это, даже с некоторою запалчивостию, Наталья Никитична, – кабы мы не знали, какова она, мы бы и свататься не поехали… Ну, невеста хороша, слова нет, так разве и жених-то ей не пара?… За мужика, что ли, за какого богатого думаешь отдать? Так самый-то богатый, пожалуй, еще возьмет али нет, а средственный-то, так он сегодня богат, а завтра нет. Сам ты ведаешь, сам крестьянин: сегодня ты торговлей занялся, а завтра тебя на барщину, либо лоб забрили; а в рекруты не хочешь – так поди к начальству – откупись, либо наймиста купи за себя, а тут тебе и разоренье. А тут, по крайности, хоть, пущай, и не больно богато, да уж и заботы нет: все сам себе господин – барин каков ни есть: подани он не платит, в солдаты его не забреют, тронуть его никто пальцем не смеет… все уж дворянская кровь, благородная… Опять же земля у него своя, отнять никто не может: родовое; изба-то своя же; только бы дал Бог здоровья, да была бы голова да руки, а то можно хозяйничать и денежку наживать… Ну-ка, скажи-ка ты мне: правду ли я говорю али нет?…