Когда Бальрих вновь оказался возле виллы, ее уже окутывала дымка голубого рассвета. Пели птицы, из сада тянуло сырым благоуханьем, но лунные блики еще лежали на дорожках и в глубине лунный свет, казалось, стекал с террасы. Или нет: чья-то тень медленно скользила со ступеньки на ступеньку, волоча за собой складки серебряной одежды. Он силился разглядеть лицо, но увидел только глаза - и это были глаза его сестры Лени.
- Видишь, - сказал он ей, - это для нас.
"Но почему, однако, здесь я, а не Геслинг? - спрашивал себя Бальрих. Потому же, почему и Лени здесь".
И он заплакал, забившись в еловую чащу, а когда сердце его, казалось, изошло слезами, он направился к фабрике, полем, напрямик, огибая рабочие лачуги. Не все ли равно, что сторож у ворот увидит на его лице следы этой ночи.
Когда вечером он переодевался после работы, то нащупал в кармане пиджака какой-то посторонний предмет - книжку, которую вынес ему из спальни сына адвокат Бук.
"Тут уж я, наверно, найду хороший совет", - решил он и с надеждой открыл книгу.
Что это? Столбцы иностранных слов, а рядом - немецкие слова и предложения, совсем как в учебнике для детей. Учебник латыни - даже нет, вернее - латинский букварь... Бальрих быстро сунул его в карман и понуро опустив голову, побрел домой.
Но дома он снова воспрянул духом. Он теперь понял и принял решение. Поужинав хлебом и сыром, Бальрих тотчас сел за свой сосновый стол, на котором до сих пор едва ли лежала книга. Теперь на нем лежал учебник. Его надо было одолеть, а потом еще один, и еще, и еще, и все же ты в свои двадцать лет будешь знать только то, что уже известно мальчикам. Ты не знаешь, долго ли, и не знаешь как, но ты должен учиться! Вся ночь принадлежит тебе. Все ночи принадлежат тебе. Учись!
Он лег, когда уже светало. Три часа спустя Бальрих облил себе голову водой из кувшина и в ногу с товарищами пошел на работу.
Так потекла новая жизнь Бальриха, и первой заметила это Тильда. Он успокоил ее, пожертвовав еще час, который урывал у сна; но так не могло долго продолжаться, и он просто-напросто заявил ей, что они будут видеться только по воскресеньям. Он-де работает над усовершенствованием одной машины, что даст ему деньги и положение, все его будущее зависит от этого. Видя, как он оживлен и захвачен работой, она совсем оробела.
- Ты думаешь, я не хочу вырваться отсюда? Но я добьюсь своего и стану богатым.
Тут она заплакала и сказала:
- Тогда ты меня бросишь.
Он стал возражать, но она не верила ему. Однако пообещала хранить его тайну. Затем встала, почти не помня себя, и вышла, согнувшись, закутанная в свой коричневый платок. А Бальриху предстояла ночь без сна.
Две недели спустя в воскресенье - он только что выучил последнюю страницу учебника - раздался стук в его дверь, и, низко кланяясь, вошел мальчик в мягком синем костюмчике, в лакированных башмаках; его лицо было безмятежно, как бывают безмятежны лица только у детей богачей. Малыш положил свою фуражку на кровать и скромно попросил позволения присесть на свободный стул.
- Мне придется задержаться у вас, - сказал он. - Папа велел мне спросить вас по всему учебнику.
И мальчуган открыл книгу.
- По правде говоря, я все это уже давно перезабыл, - признался он. Чего это вам вздумалось учиться? - спросил он доверчиво. - Удовольствия мало.
- А я и не ищу его, - ответил Бальрих.
- Я знаю, вам хочется иметь много денег. Вы хотите забрать наши деньги. Не удивляйтесь, - наивно добавил подросток, - мы с папой друзья, и он многое мне рассказывает.
Не зная, что и подумать, ошеломленный рабочий пристально разглядывал улыбавшегося барчонка и должен был признать, что глаза у него ясные и смышленые. Только рот был по-детски открыт и чрезвычайно смешными казались круто изогнутые брови и два крупных белокурых локона, свисавших на лоб.
"Узкий череп и плечи такие слабые, что достаточно щелчка, - подумал Бальрих, - и этот дерзкий маленький негодник свалится со стула..." Но вопреки всему Бальрих, запинаясь, начал отвечать по учебнику. Вдруг мальчик прервал его:
- Минутку! Меня зовут Ганс Бук. Четырнадцать лет одиннадцать месяцев. Не покурить ли нам?
Ошибки Бальриха он исправлял повелительно, но небрежно. После нескольких страниц ему стало скучно.
- Хватит, лучше и я никогда не знал.
- Но я должен знать лучше. Мне это нужнее, - сказал Бальрих.
- Дело ваше, - бросил Ганс Бук. - Для Клинкорума, во всяком случае, и это достаточно хорошо.
Оказалось, что Бальриха ждет учитель Клинкорум. "Мы и так опоздали", заторопился Ганс Бук и вытолкнул Бальриха за дверь. Бок о бок пошли они через луг. Дойдя до середины, где как раз собралась, горланя, целая ватага ребят, Бальрих растянулся: Ганс дал ему подножку. Он корчился от смеха, окруженный оравой мальчишек, хохотавших вместе с ним. И когда Бальрих поднялся, весь побагровев от ярости, Ганс уже улепетывал от него. Он летел как на крыльях, и Бальрих ни за что не догнал бы его, если бы несколько молодых рабочих не преградили мальчику дорогу. Ганс требовал, чтобы его отпустили, но безуспешно.
И вот они сцепились. Бальриху достаточно было бы тряхнуть Ганса, и мальчик, отчаянно упершийся в землю, тут же свалился бы. Но Бальрих, чувствуя, как слаб его противник, сделал вид, что теряет равновесие, и внезапно отступил.
Они пошли дальше, Ганс Бук - надув губы и потупив взгляд. Однако через минуту Бальрих ощутил робкое прикосновение его руки.
Клинкорум, услышав звонок, принял их, стоя у письменного стола; зеленый халат прикрывал пышными складками его толстое пузо. Галстук сверкал белизной. Он откинул голову, жесткие жидкие пряди его серой бороды торчали во все стороны. Учитель величественно осклабился, обнажив длинные редкие зубы. Продолжая смеяться, завел речь о смысле жизни, о собственности и просвещении. Последнее, конечно, превыше всего, заявил он, бросив злобный взгляд на подростка с виллы "Вершина". Обратившись к рабочему, он добавил: кто жил доныне в блаженном неведении, тому откроется серьезность познания, ибо оно детище истинной мудрости. Разумеется, при условии, если Бальрих чувствует себя призванным к занятию науками.
Бальрих, сначала оробевший от высокопарной речи учителя, вскоре убедился, что это всего лишь красивые слова, и пожалел о потерянном времени. Но тут вдруг дерзко зазвенел голосок Ганса Бука.