Когда офицер убежал, они стали прощаться, раскланиваться и дарить друг друга всякими необязательными словами, выражая надежду на благоприятный исход дела, ибо "Владимир Иванович будет сильно удручен наказанием молодого писаря, ежели вдруг тот невиновен, потому что разговор идет о принципах, а не конкретных людях...", "Да, сударыня... Кто бы мог подумать!.. Примите уверения..."
А во флигеле тем временем был все тот же восхитительный полумрак, в котором, словно в заросшем пруду, лениво колыхались призрачные фигуры и слышался легкий шелест карт, похожий на редкие всплески воды, да приглушенные, неразборчивые слова, тихий смех, вздохи.
Как всегда, никто не обратил на нашего героя внимания, но он вошел в тот густой и ленивый мир уже кавалером, и из тьмы гостиной залы глядел на него багряный крест Святого Владимира, окаймленный золотом и чернью, так что дух захватывало.
Все были разделены на группы, на пары, и никому не было до Авросимова ровно никакого дела. На ковре желтели апельсины. Бутурлин держал банк. Браницкий в неизменном своем халате возлежал на тахте. Гренадерский поручик Крупников одиноко пил перед самым камином, и от увядающего пламени лицо его казалось медным. Остальные были люди незнакомые.
Наш герой повалился на ковер недалеко от ног Бутурлину, ожидая окончания игры. Все вокруг было, как в первое посещение, однако чего-то все-таки не хватало. И вдруг, обведя медленным взором всю залу, он понял: не хватало тайны, той самой, которая раньше парила среди людей. Теперь ее не было: либо она еще не прилетела, либо уже померла и лежала где-нибудь бездыханная, и Авросимова потянуло выпить вина, дабы охладить разгоряченное тело, и именно выпить, а не так, как тогда, когда вино, словно нектар, вливалось без спросу, словно оно было во всем: в мебели, в стенах, в каминном пламени, в воздухе, в табачном дыме.
За круглым столом зашумели. Вист кончился. Бутурлин сполз со стула и улегся на ковре, подперев голову тонкою рукою.
- Не боишься завтрашнего утра? - спросил у Авросимова.
Тут наш герой снова вспомнил о поединке.
- Вы оба прекрасны, - сказал Бутурлин. - Будет худо, ежели один из вас растянется.
"Действительно, - подумал Авросимов, - помирать неохота".
- У меня счеты с ним, - сказал он. - Примирение невозможно.
- Возможно, - сказал Бутурлин. - Все возможно. Обнимитесь...
- Да нет же! - воскликнул наш герой без энтузиазма. - Где же это будет?
- За Новой Деревней.
"Не время стреляться, - подумал Авросимов с тоской. - Кабы я был свободен... Ах, Боже мой!"
- Да обнимитесь вы, и всё...
- Нет, - сказал Авросимов. - Это невозможно.
- Ну и черт с вами, - вяло ответствовал кавалергард. - Ну, давай.
И он приподнял бокал.
Авросимов выпил. Бутурлин усмехнулся. Бокал в его руке закачался, поплыл и опрокинулся, и меж тонких губ кавалергарда медленно потекло вино.
- Ах, Ванюша, ты стрелять-то умеешь?
- А ты, Бутурлин, крепостных прусачков боишься?.. Почему ты, Бутурлин, там не оказался, а здесь вино пьешь?
- Это дело не по мне, Ванюша, - засмеялся кавалергард. - Видишь, какие у меня руки тонкие?.. Да чем здесь лучше, философ?.. Ты хоть стрелять-то умеешь?
"Уж ежели я со свернутым курком в унтера угодил, - подумал Авросимов, так уж из нового пистолета подстрелю Слепцова непременно..."
Тут ему сделалось грустно, и желание убивать ротмистра пропало.
- Если в тебя пулю влепить, - сказал Бутурлин, - ничего тебе не сделается: вон ты здоровенный какой, и щеки у тебя налились, ровно яблочки. Тебе бы, Ванюша, в деревню, там жить...
А время меж тем шло, и поединок приближался, и Авросимов только об нем и думал, то есть страдал, потому что, милостивый государь, вообразите-ка, что это вам завтра стреляться предстоит, а у вас уже - ни злости, ни благородного порыва, а лишь одна истома да сожаление, после коих обычно пора течь слезам... И вот в таком состоянии он вспоминал, а вспомнить не мог, что же, собственно, вынуждало его тогда бить ротмистра по щеке? Ну, история с Заикиным, натурально. А что в сей истории было такого, что ротмистра следовало оскорбить? Подпоручик этот сам лгал и ввел в обман других, сам плакал... уж постыдился бы плакать! Плакал бы тогда, когда, ручки потираючи, предвкушал легкую победу, когда соблазнам верил и, речами полковника опьяненный, видел себя генералом, что ли... А ротмистр? Он же при исполнении служебных обязанностей, разве он мог быть другим? И в дом свой привез, поил, кормил... Так за что же его?.. Хотя, с другой стороны, Дуняша... Да мое ли это дело?..
Опять начиналась лихорадка. Мысли скакали в голове. Вино не успокаивало, даже не ощущалось, лилось и лилось, подобно воде. И все вокруг казались не живыми, а так - сизыми призраками без глаз и без слов, размахивающими длинными руками. И призраки играли в вист, а над круглым столом висела тишина. Браницкий исчез, а на тахте спал Крупников, раскинув руки.
Наш герой тоже незаметно и счастливо уснул, как это с ним не раз бывало, но громкие голоса заставили его пробудиться.
Теперь все находились в странном возбуждении. Дрова в камине трещали, и пламя буйствовало. Браницкий стоял в шубе посреди залы. Остальные его окружили.
- Это невозможно, - сказал Крупников. - Быть не может. Этого не может быть... Вздор.
- Ну хочешь пари? - спокойно предложил Браницкий. - Я ставлю своих девок, а ты, ежели проиграешь, обос... ворота Строгановского дома... согласен?
Тут все зашумели.
- Перестаньте, Браницкий, - вмешался незнакомый павловец. - Вы не лжете? А?.. Это же страшно, что вы говорите... Это правда? Клянитесь.
- Чем надоедать с подозрениями, - обиделся Браницкий, - сходите к Зимнему, поглядите, что творится...
- Как же это случилось? - сказал Крупников. - Нужно идти, господа...
- А не сходить ли в самом деле? - сказал Бутурлин. - Это даже любопытно.
- Как это вышло? - зашумели все. - Да тише! Дайте ему рассказать!
- Господа, - сказал Браницкий, сбрасывая шубу к ногам, - рассказывают, будто нынче ночью, ну часа два назад...
- Что случилось? - спросил наш герой.
- Тише!
- Пестель бежал, - глухо промолвил Бутурлин. - Да он лжец, этот толстяк...
Большое мощное тело нашего героя вдруг обмякло, голова закружилась, он взмахнул руками, словно ребенок на неровном месте, но этого, к счастью, никто не заметил, ибо взоры всех были устремлены на рассказчика.
- Надо идти, - сказал Крупников.
- Тише!
- ...Пока солдаты спали, опоенные каким-то зельем, - продолжал Браницкий, - он с помощью караульного офицера (черт знает кто там нынче караулил) выбрался...
- Ага, - воскликнул павловец, - сукин сын!
- Самое удивительное, господа, - сказал Браницкий, - что платье свое он оставил в нумере. Очевидно, переоделся. Предполагают, что он отправился в Малороссию, где его ждут в армии...
- Вздор, - сказал Бутурлин. - А как же государь?
- Государь уехал в Царское... Говорят, множество людей принимало участие в сем деле.
- Не может быть! - крикнул Крупников.
Черные усы его стояли торчком, вызывающе.
- Очень может быть, - вздохнул павловец. - Отчего же не может?
У Авросимова перед глазами тотчас возникли подлые и таинственные физиономии Филимонова и его сообщников.
- Филимонова не упоминали? - спросил он ослабевшим голосом.
- Упоминали, - быстро поворотился к нему Браницкий. - А что? - и хитро улыбнулся.
- Так, темный человек, - сказал наш герой.
Браницкий засмеялся.
- А может, это и к лучшему, что он бежал, - тихо заметил кто-то. - Его бы не помиловали... Его одного не помиловали бы...
- Вы с ума сошли! - рассердился Крупников. - Опять все сначала?
"Действительно, - подумал наш герой, - неужто все сначала? Никто, никогда, никому, ничего... Теперь уж не до награды..."
- Господа, прощайте, мне следует быть там, - решительно произнес Крупников, направляясь к выходу. В дверях он остановился. - Хотя все это похоже на дурной сон. Вы должны понять, сударь, - сказал, неизвестно к кому обращаясь, - что сия история печально отразится на вас же самом да на мне... На нас на всех... Мы ответчики, сударь. Он едет в Малороссию, а мы с вами... Видите, как он об нас не подумал...