Помогаю Петеру встать, и мы в четыре руки исполняем пьесу «Натягивание мокрых джинсов на простреленную ногу и на задницу в стрингах». Вокал дуэтом в виде шипения с его стороны и пыхтения с моей. Потом Петер снял куртку-ветровку, вывернул её наизнанку темно-зеленым подкладом наружу, надел. Я повесил на плечо сумку, и мы вновь ринулись в путь – на север.
Правда, ушли недалеко. Медленно пересекли полянку, где я рвал травки, вступили в чащу и Петер встал как вкопанный.
— Тссс… — просипел он мне и присел на здоровой ноге. И я услышал! Голоса! Оттуда, со стороны поляны, откуда мы только что ушли. — Чёрт, мы там салфетки кровавые побросали! – шепчет мне Петер.
— Уходим! — почти беззвучно отвечаю я и тащу за собой вглубь чащи, вцепившись за его предплечье.
Комментарий к – 2 –
========== – 3 – ==========
Бежать по лесу трудно. Намного труднее, когда надо бежать бесшумно, это не получается в принципе. Еще труднее, когда рядом бежит гламурный жопокрут, раненый и вымотанный болью. Но он бежит. Линия рта жестко разрезает совершенное лицо. Бежит практически профессионально, пригнувшись, лбом вперед, руками отбивая лапы деревьев, как будто в пейнтбол играет. Конечно, я быстрее, я тренированный, я не раненый. И это хорошо, что быстрее. Первым до оврага добежал, чуть не сорвался вниз. Изгиб рельефа совсем незаметен, из оврага тянутся кусты. Еле удержался на краю. И тут же в меня бухнулся Петер, он бы точно сорвался. Я же успел ухватить его за туловище.
— Вниз! Осторожно! — шепчу я. И мы, придерживая друг друга, медленно, так чтобы не покатиться и так, чтобы не наследить земляной дорожкой, спускаемся на дно. Здесь сыро, густые заросли ивняка и еще каких-то кустов. Мы подались вправо, продираемся по дну впадины, я иду позади и бережно выпрямляю ветки и высокую траву за нами. Петер показывает в сторону. Там камень нависает над краем оврага, под ним что-то вроде ниши. Мой раненый друг осторожно огибает колючий куст шиповника, который вырос почти из ниши, ныряет туда. Да, его не видно даже мне! А сверху тем более! Я к нему. Чёрт! Для меня, борова, места тут маловато. Прижимаюсь к Петеру, пыхтим, устраиваемся. Он раненую ногу из ниши вытащил, а меня на себя опрокинул. Локоть упирается ему в грудь, башка в камень, я как атлант твердь неба держу собой.
— Ты проткнешь меня своим локтем! – шипит Петер. – За шею руку заводи. Не съем!
Ну, вот придурок! Зачем он это сказал? Не думал, не чувствовал пикантность позы, теперь думаю и чувствую! Двигаю рукой, завожу за его шею, обнимаю, расстояния между телами не осталось, голова камень уже не подпирает. Короче, лежу на нем. Только его перевязанная нога из ниши выглядывает и прижимается к моему бедру. Но джинсы у него неприметные, не должно быть видно. Лежим. Сначала тяжело дышали друг в друга, потом затихли, только сердце предательски стучит у обоих. Шум над нами, хруст веток!
— Эй! Горыныч! Осторожно, тут овраг! — совсем близко хриплый мужской голос.
— Да! Я чуть не свалился! — голос издалека, откуда-то справа. – Но мне кажется, что они туда побежали!
Еще быстрые шаги прямо над камнем. Сверху посыпалась земля.
— Черт! Тут не спуститься! — третий голос, этот кажется более молодым.
— Если бы они сюда побежали, то мы бы услышали, как они падают!
— Ты латыша не знаешь!
— А ты знаешь?
— Да кто его знает? Куда дальше-то?
— Надо переправляться туда! По-любому они в Мочху почесали. Хотят до темноты добраться, а там угонят что-нибудь…
— Эй! Горыныч! Остальные-то едут? Что сказали?
— Да! — голос издалека, но слышно отлично. — В Паклюке их уже поджидают. Капитан сказал, что послал людей в Мочху и в Кандеевку. Так что давайте перебираться, тут до Мочхи пять километров. Сюда идите, тут спуск вроде поудобнее!
— Блин, разве можно людей в лесу найти! — в сердцах произносит молодой.
— Найти сложно, а вот загнать в нужное место можно. Факт ведь, что в Мочху ползут! Кто, интересно, из них ранен?
— Мне интересней, кто второй? — голоса двинулись в сторону.
— Мда… Круто они с Хабаровым! Я почти в восторге!
— При себе держи восторги. Горыныч! Ты уже переправился? Ты где?
— Сюда идите! — совсем далеко.
Голоса еще были слышны какое-то время. А мы лежали, не шевелясь и почти не дыша, только животы асинхронно вздымаются. Мне тепло, не знаю, как Петеру! И еще пахнет от него, конечно, приятно. Лежал бы и лежал! Даже страха нет, под камнем и на «камне» (Пётр – по-гречески «камень»). Значит, преследователи думают, что мы с Петером подельники? Интересно, куда они мою машинку дели? А парня они называют латышом! Значит, знают о нем многое? А этот Горыныч сказал про какого-то капитана? Речь о полиции? «Ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы в нашей столице, ищут давно, но не могут найти парня какого-то лет двадцати…» - вспомнилось мне тут же стихотворение из детства*.
— Пит! А сколько тебе лет? — решился я задать очень важный вопрос.
— Уже совершеннолетний! — интимно шепчет он мне в ухо.
— А точнее?
— Двадцать шесть. Уже можно! — и, гад, сжимает мне ягодицу. Его-то рука на мне лежала всё это время! Я дергаюсь и головой о камень! Ёо-о-о! Падаю обратно на этого паршивца, лбом ему в грудину. Тот ржет! Сотрясается, гад! Придурок! Начинаю выпутываться из его объятий, выбираться из этого укрытия. Злюсь! Колючий кустарник, издеваясь, царапает мне лицо. Блядь! Всё против меня! Вдруг Петер крепко схватил меня за ногу:
— Тс-с-с-с… Змея!
Я замер, сердце в пятки. Всегда знал, что у меня офидиофобия! В панике озираюсь, а-а-а! По дну оврага действительно ползет зигзагом змея длиной с полметра с закругленной головой, щелеобразными мертвыми глазками, чёрной неровной полосой на мерзкой спине. Что делать?
— Не шевелись! – шепчет мне Петер. А сам здоровой ногой вдруг спихивает довольно-таки крупный камень, прямо перед носом гадюки. Змея резко скручивается в кольцо, головку втягивает в центр этого адского блина. И раз! Бросается с разинутой пастью на камень! Бам! Носом в твердое. Отбрасывает! Тварь шипит, дергается, опять сжимается в кольцо и атака! Бам! Опять носом в камень. Бешенство и раздражение твари на каменюку беспредельно. Она готова биться с ним и дальше! Я заворожено смотрю на этот триллер, в третий раз змея промахивается! Капец! Но меня толкают в коленку! Петер:
— Давай, на меня и наверх!
Парень становится на одно колено, прислоняясь к склону оврага. Теперь я соображаю быстро. Правой ногой становлюсь ему на плечо, левую руку на камень, правой за траву. Отталкиваюсь, подтягиваюсь. Хоп, я наверху! И сразу протягиваю руки вниз, Петер обхватывает мои запястья, я его и тащу тело вверх. Тяжело, но парень помогает ногами. И вот наверху. Смотрим вниз. Гадюка всё еще борется с камнем! Вот ведь тупое пресмыкающееся!
— Уходим! А то еще переключится на нас! — командует Петер, и мы почти бегом удаляемся от оврага.
— Куда мы теперь? — спрашиваю парня.
— В Мочху нельзя! Идём обратно. К реке!
— Скоро ночь!
— Будем ночевать в лесу! И пойдем восточнее! Может, выйдем ближе к дороге!
— Нужно перейти дорогу на ту сторону. И ночевать где-то там.
— Если успеем!
Петер заметно припадает на левую ногу, но идет достаточно резво. Мы добираемся до знакомой полянки и сворачиваем на восток. Жаркое небо сереет: вот-вот, и начнет смеркаться! Время позднее, и хотя ночи ещё коротки, но темное время уже есть, не июнь. Лес заливается трелями какой-то старательной птицы, перестуками дятлов и кукушиным уканием. Мы миновали лиственную полосу и вышли в ельник. Здесь практически нет травы, но мелкие елки стоят слишком часто, слишком близко друг к другу. На всё еще мокрой одежде оседают сотни сухих иголок. Слышу, Петер, отряхиваясь, матерится по-черному! По мордашке лапником получил?
Ельник был какой-то бесконечный! Когда он неожиданно закончился, мы даже остановились в одинаковых позах, упершись руками на коленки. Опять тяжело дышим. От кислорода уже мутит! Столько я его давненько не кушал! Мы с тупым взглядом, не веря собственным глазам, уставились на некое деревянное сооружение, находящееся на опушке, куда мы вышли. Домик не домик, что-то типа зимника – небольшой сарайки, но с жестяной трубой на крыше. Переглядываемся. Понимаем друг друга без слов. Надо посмотреть, что за хибарка. Может, здесь переночевать?