– Езус-Мария, – сказала я остолбенело, потому что до сих пор принимала его за обычного игрока, и сообщила ему фамилию, адрес и телефон. – Речь пойдет о Дерчике? Мы можем сразу начать, если хотите. До старта у нас еще время есть.
– Ради Бога! Во сколько вы туда пошли?
– Пять минут первого. С часами на руке.
Он не задавал мне идиотских вопросов насчет того, откуда я знаю, что было пять минут первого и почему я так следила за временем. Он самым обычным голосом спросил меня, с какой целью я отправилась в заросли. Я объяснила, что из пристрастия к травкам всякого рода, потом задумалась и предложила ему нанести мне визит. Никто не поймет, о чем я говорю, и никто мне не поверит, если не увидит моей квартиры, где бзик на почве засушенной растительности бросается в глаза и все объясняет. Он может прийти хоть завтра, ну, в понедельник – все, что у меня в доме стоит, находится в состоянии полного иссушения, и это исключает приготовление потемкинских деревень в течение двух дней.
Приглашение он принял, заверил меня, что кто-нибудь нанесет мне визит, и спросил, что я о происшедшем думаю.
– Даже не знаю, что и думать, – осторожно сказала я. – Я не вполне уверена в том, что именно я там видела. Труп или результат белой горячки?
– Первое. А вы не проверили?
– Трудно было подойти близко. И между нами говоря, он довольно-таки малопривлекательно выглядел.
– А вы никого другого не видели?
– Живой души вокруг не было. От чего он умер? От перепоя?
Директор посмотрел на меня таким взглядом, что я стала волноваться за свой абонемент на ипподром. Того и гляди отберет…
– Мне кажется, это я вам могу рассказать, потому что слухи и так разойдутся, – сказал старший комиссар Ярковский. – Он был убит. По-простому это называется «перелом шеи», и сам себе он такого причинить не мог. У вас есть какая-нибудь идея в этой ситуации?
– Я вижу три возможности, – ответила я не задумываясь. – Тренер, букмекеры или какой-нибудь игрок. Разочарованная барышня, наверное, отпадает? А что касается игроков, так вернее всего это лысая макака.
Директор, невзирая на хладнокровие, слегка вздрогнул, а старший комиссар явно заинтересовался.
– А что такое лысая макака?
– Один такой. Я понятия не имею, кто это, вроде как иностранец, румын, венгр, югослав – ну, что-то в этом роде. В любом случае, из стран бывшего соцлагеря. Три раза его уже два директора отсюда вышибали, в третий раз весьма успешно, но он совсем недавно мелькнул у меня перед глазами за сеткой, на той трибуне. У него сговор с тренером Дерчика, он играл по сведениям из конюшни, нагло, дерзко и на дикие миллионы. Большой и лысый, а больше я о нем ничего не знаю.
– Выигрывал?
– Более или менее: один раз из трех, но и так это лучше, чем все эти олухи из толпы. Зато много…
Старший комиссар с директором обменялись взглядами, и я поняла, что у них будет много интересных тем для разговора. Директору мое отношение к лысой обезьяне было хорошо известно, поскольку именно я обратила на него внимание директора. Можно, конечно, играть в сговоре с тренером, но есть границы, хоть капельку такта можно было бы и проявить…
– Почему? – спросил старший комиссар.
– Что – почему?
– Почему кто-либо из названных вами подозреваемых должен был бы его убить?
– Да все по одной и той же причине. Потому что он никуда не годился. О том, чтобы он выиграл заезд, можно было бы вообще не говорить, он не мог прийти первым, даже если его пропускали, а уж фаворитом он никогда в жизни не был. Больше всего на эту тему вам мог бы сказать тот, кто выиграл второй триплет.
– Интересно. А из чего вы сделали такой вывод?
– У вас вообще есть какое-нибудь представление об этих бегах?
– Есть. Я тут бываю.
– И что? Вы не слышали выплату? Она вам ни о чем не говорит?
– Не хочу быть невежливым, но я предпочел бы услышать, что она говорит вам.
– Первый триплет, от Эйфории, был фуксовым, двенадцать миллионов. Второй триплет оказался еще большим фуксом, потому что он начинался с Флориана, а кончился Фатимой, на них должен был ехать Дерчик; и в программке напечатано, что Дерчик, а уж с Дерчиком никто нипочем не стал бы о них рук марать, на этих лошадей вообще никто не ставил! Триплет должен был быть по крайней мере такой же, а он упал десятикратно, до миллиона двухсот! У Дерчика и Флориан, и Фатима были предпоследние; значит, тот, кто ставил, определенно знал, что Дерчик не поедет!
– Так ведь все уже, наверное, знали? Изменения же вывесили.