Их бог и наш бог — это один и тот же бог
После общего завтрака в столовой двое товарищей Юрека по комнате ушли в школу, а ему сказали, чтобы он ждал. К нему должна прийти «одна пани», которая хочет с ним поговорить.
Юрек не хотел ни с кем разговаривать. Он хотел только одного — сбежать, и как можно быстрее. Они уже достаточно его расспрашивали. И все время одно и то же: как тебя зовут? откуда ты? что случилось с твоими родителями? были ли у тебя братья и сестры? Эти расспросы ему надоели. Его зовут Юрек Станьяк. Да, он помнит, что он еврей. Да, у него были братья и сестры. Сколько? Он не помнит точно. И так далее.
В дверь постучали. Он надел куртку и открыл. На пороге стояла женщина маленького роста — не намного выше его самого, — с седыми волосами и молодым лицом. Она смотрела на него, и ее глазах улыбались. Она протянула ему руку, как взрослому. Рука была мягкая и теплая. Она вошла в комнату, держа его ладонь, как держат маленького ребенка, и отпустила не раньше, чем села на стул. Юрек сел на свою кровать напротив нее. И тут женщина его рассмешила. Но когда через какое-то время он пытался вспомнить, чем именно рассмешила, то ему так ничего и не вспомнилось. Она просто внесла в комнату какую-то другую атмосферу, что-то новое, ободряющее и веселое.
— Меня зовут пани Раппопорт, — сказала она и улыбнулась.
— А я Юрек Станьяк, вы, наверно, знаете.
— Да, знаю.
И она снова взяла его руку и погладила. Он не стал ее отнимать.
— Юрек, — сказала она, — я все время встречаюсь с такими потерявшимися детьми, как ты. С детьми, которые не знают, кто их родители, откуда они, с детьми, которые скитались по лесам и деревням или прятались у добрых людей. Мы находим таких детей в монастырях и в церковных приютах. В основном девочек. Ты знаешь почему?
— Да, я знаю. Они такие же, как польские девочки. Мы, мальчики, другие.
— Я знаю, как тебе больно. Я понимаю.
Она продолжала говорить все тем же мягким ласковым голосом. Юрек уже не улавливал отдельных слов, он слышал только певучий поток звуков, которые сливались в тихую мелодию. Он чувствовал, как тепло ее руки переходит в его тело, поднимается вверх и перехватывает горло. Сам не понимая почему, он вдруг заплакал. Пани Раппопорт поднялась со стула, села рядом с ним на кровать и стала гладить его голову и лицо. Странные стоны вырывались из его груди. Он чувствовал, будто что-то открылось у него внутри и теперь он весь открыт и беззащитен. Напрасно он пытался закрыться снова. Душа вышла из-под его власти, и вдруг все плотины в нем прорвались, и он отдался на волю растущего чувства беспомощности, слабости и утраты, которое выдавливало из него всё новые и новые слезы. Пани Раппопорт обняла его, и он плакал в ее объятиях. И она тоже плакала. Юрек не понял, как случилось, что он вдруг заговорил. Она уже не сидела перед ним, она сидела рядом с ним на кровати, а он положил голову ей на колени и говорил. Говорил о том, что помнил, рассказывал то, что забыл.
— Ты помнишь свое настоящее имя?
— Нет.
— У тебя были братья и сестры?
— Да, но я уже не помню, как их звали.
— Может быть, ты вспомнишь, откуда ты?
Он вспомнил название «Блонье». И тут же в его памяти встали пекарня и его отец, освещенный пламенем печи. Он увидел соседнюю кузницу, дом и маленькую лавку пани Станьяк напротив. Он пытался различить лица людей. Вот его дед с длинной седой бородой, а вот мать, но ее лица он не мог вспомнить. Ему казалось, что он узнаёт лица своих братьев и сестер, но и они оставались размытыми, словно проступали сквозь туман, и ему так и не удалось вспомнить их имена. Потом он вспомнил, как отец лежит в кровати, спит и тихонько храпит таким смешным храпом, который иногда переходит в свист, похожий на свист паровоза. Увидел, как он сам влезает на отцовскую кровать, вытаскивает соломинку из матраца и щекочет отца по его маленьким усикам. И вдруг лицо отца превратилось в серое, заросшее щетиной лицо с картофельного поля, и Юрек увидел горящие глаза, впившиеся в него, и услышал его голос: «Ты должен выжить, Юрек». Нет, он не сказал «Юрек». Он сказал какое-то другое имя. Но все равно — вот, он выжил, хотя для этого ему пришлось забыть собственное имя, и имена своих братьев и сестер, и даже лицо своей матери, которое вдруг исчезло в той пустоте, что раскрылась в его сердце тогда, в Варшаве, в тот миг, когда он приподнялся над мусорным ящиком и увидел, что ее нет.
Юрек сел и вытер рукой слезы. Потом попробовал в отрывистых словах пересказать пани Раппопорт то, что увидел в своих воспоминаниях.
— Блонье, ты говоришь? Ты узнаешь это место, если мы приедем туда?