И прошлое словно вернулось к ним в самом худшем своем проявлении: Глеба накрыла волна ностальгии и дешевого веселья, а Вадиму наоборот стало противно – и от нажравшегося и пустившего все под откос брата, и от самого себя, не смогшего удержаться и тоже сейчас едва стоявшего на ногах. Было жаль зал, было жаль Агату, жаль дело всей своей жизни, жаль себя самого, еще недавно так верившего, что все возможно вернуть. И он цеплялся глазами за бодрого Радченко как за последнюю соломинку в этом адском сингулярном водовороте. Где-то на заднем плане болтался Глеб, пьяно требуя к себе внимания, а Вадим уже не видел его, не осознавал его присутствия, он мечтал только о том, чтобы весь этот позор поскорее прекратился.
После концерта он мечтал отметелить Глеба ногами – так, чтобы в крошки рассыпались ребра, чтобы он харкал зубами в кровавом сиропе, но его запала хватило лишь на то, чтобы приложить ему один раз кулаком. Да и то, увидев, как нелепо Глеб рухнул на мостовую, с каким несчастным видом принялся растирать кровь по лицу, трогая опухший нос, Вадим едва смог задушить в себе братский порыв тут же броситься к нему, затащить в машину, отвезти в клинику, а по дороге гладить, гладить его по непослушным вихрам и целовать в ухо…
А потом начались они. #всесуды. Вадим смотрел, как брат давал интервью, напирая на то, как его обворовали, и разрывался между двумя абсолютно противоположными мыслями: «Где мой Глебушка?» и «Боже, да я же знал, что так и будет!» Но когда ему вручили повестку в суд, Вадим был по-настоящему ошарашен. Ушаты грязи, вылитые на него Глебом, были по крайней мере объяснимы и понятны. Но суд?! Он звонил брату, писал смс, в ответ всегда получая одну и ту же фразу: «Верни мои бабки, прекрати петь мои песни». Восклицательный знак.
Особенно бесновалась в сети некто Мокшина, заполонив собой все пространство фанклуба. Вадим спорил с ней, банил ее, она банила его, и после этих потоков ругани все сильнее хотелось навсегда вычеркнуть из жизни младшего и не вспоминать о нем.
Устланд помогал плохо. Лишь разводил руками, совал новые книги и раз за разом повторял:
- Не найдешь выход сам – мои книги тебе его не дадут. Ты сам должен впустить эту ситуацию в себя целиком. Откройся перед ней.
- Она меня уничтожит, - мотал головой Вадим. – Принять факт, что твой собственный младший брат, которому ты менял штаны, возил его в садик на санках, с которым 22 года оттрубил в одной группе, вытаскивал его из передозов, спасал от ментов – так вот этот самый брат вышвыривает тебя из истории этой группы, топчется по тебе вместе с толпой своих приспешников, смеется над тобой, называет вором, подлецом и пидорасом.
- У него есть причины так поступать? Или он просто весь такой внезапный и противоречивый?
- Глеб всегда был истеричным нарциссиком…
- Да? То есть ты не удивлен?
- Не ожидал, что до такой степени.
- И что случится, если ты примешь это?
- Я захлебнусь.
- Нет. Пропустишь через себя и дашь этому выйти. А после – захлопнешься. А вот если будешь сопротивляться, оно сметет тебя, и ты утонешь. Выбор за тобой.
- Он ненавидит меня.
- Да. Что это меняет?
- Мой любимый младший брат меня ненавидит!
- Любимый? А что дает тебе эта любовь – вот прямо сейчас?
- В смысле? Вообще-то он мой брат.
- Никто никого никогда не любил просто так. Ты не можешь любить человека только потому, что он твой брат. Он же тебя не любит.
- Считает, что я обворовал его.
- Так он прав?
- Со своей позиции – возможно, - внутри было так больно, что фразы едва выдавливались из груди.
- Итак, что мы имеем? Глеб тебя ненавидит – это раз. Два – ненавидит справедливо, по крайней мере, со своей колокольни. И три – тебе от этого больно. Хочешь совет?
- Ну.
- Выполни его условия. Хотя бы частично. Отдай ему те деньги, на которые подписался. Не пой эти пресловутые шесть песен, и ты станешь свободен.
- Свободен от чего?
- От брата.
- Черта с два!
И Устланд лишь устало покачал головой.
- А я с самого начала сказал тебе, что выход ты должен найти сам, без моих советов. Видишь, ты их даже не послушал.
- Я еще поборюсь с этим обнаглевшим ублюдком! – и Вадим хлопнул дверью.
Суд, другой, третий. Вадим перестал понимать что-либо, перед глазами маячила лишь растоптанная физиономия младшего, заразившего его своей ненавистью. «Я уничтожу тебя, мелкий гаденыш!» - рычал он в подушку, а Юля печально качала головой и гладила его по руке. «Ни копейки не получишь! Не заслужил! Запорол такие концерты, алкаш безмозглый!» - ненависть клубилась в нем, не находя должного выхода, она уничтожала его изнутри, выедала его суть, заставляла яростно отталкивать от себя все, связанное с общим прошлым. Он уничтожил все их общие фото, он стер из телефона его номер, он запрещал себе думать о нем, а ненависть не отпускала. Но кричать о ней вслух он пока не решался, хотя и понимал, что если все так и будет продолжаться, однажды со сцены он посыплет проклятиями, и это станет концом его как музыканта – публика слишком привыкла к белому пушистому трезвому и любящему Вадику – тому, кого никогда не существовало в природе.
И вот когда ненависть Вадима достигла пика, позвонил Паша.
Они общались изредка в последние несколько лет после распада Агаты, но он не посвящал Вадима в свои изыскания. А тут разом выложил все и предложил испытать прибор вместе.
- Как ты смотришь на это предложение?
- Паш, а ты можешь подключить меня к этой своей ловушке прямо сейчас?
- Приятель, тебе ведь подготовиться надо. То, сё. С женой хотя бы переговорить, распоряжения какие-то оставить, в конце концов. С мамой и дочкой попрощаться. Дай знать, как будешь готов.
- Мне еще надо где-то взять денег, чтобы рассчитаться со всеми долгами и жилье наше с Юлькой выкупить…
- А вот здесь, думаю, я смогу тебе помочь, - и Паша хитро усмехнулся.
- Лесина Анна Аркадьевна? - через некоторое время с сомнением рассматривал бумаги Вадим. - Какая-то слишком знакомая фамилия. Бабулька уже на ладан дышит. Почему ты решил раскулачить именно ее?
- Ну вариантов-то у нашей миллионерши-долгожительницы не так много. Внук у нее всего один. Либо он, либо мы, - и Кузнецов хитро усмехнулся.
- А внука этого часом не Александр зовут? - сомнения закрались в голову Вадима.
- Я предвидел все возражения, - не дал ему опомниться Паша. - Поэтому все уже готово. Иди проверяй счет в банке. Наша бабуля сделала правильный выбор.
- Ты ограбил бабушку Лесина?! - возмущенно начал было Вадим. - Слушай, а откуда у нее вообще такие деньжищи?
- Ну так, - подмигнул ему Кузнецов, - не родится пень в колоду. Только вот на детях гениев природа отдыхает, как ты понимаешь. А на внуках и вовсе спит сном праведника. Так что, наша бабулька вполне себе заслужила бумеранг. Пусть не в виде уголовного кодекса, который она мило обошла, так хотя бы в виде вездесущей ловушки.
- Лучше бы ты эти деньги куда-нибудь на благотворительность отправил, - с сомнением покачал головой Вадим. - А я как-нибудь сам бы выкрутился…
- Кому как не родителям расплачиваться за непутевых и бессовестных детей, - улыбнулся Паша, а в голосе его зазвучали интонации, не терпящие возражений, и Вадим не стал дальше спорить.
- Значит, ты оставил его без наследства?
- Оно у него уже есть. В виде генов предприимчивой бабули. А это нынче дороже денег. Не пропадет твой Сашок, - и Паша дал понять, что больше не желает обсуждать эту тему.
Когда Вадим сидел, глядя прямо в смотревшее на него в упор дуло, в душе его будто разом раздвинулись невидимые заслонки, и внутрь хлынула вся Глебова ненависть к нему, все желание брата его растоптать, уничтожить, вычеркнуть из своей жизни и из истории Агаты. Вадим сидел спокойно, взирая на этот мутный селевой поток, проносившийся сквозь него и ждал. Ждал, когда он закончится. А когда створки снова захлопнулись, Паша произнес: