Оргазм накрыл Вадима совершенно неожиданно, он затрясся в спазме, кусая плечо младшего и до боли сжимая пальцами основание его члена. В теле не осталось ни одной не утомленной столь долгим сексом мышцы, и Вадим бессильно валится, погребая под собой столь же изнуренного Глеба. Затем вяло разворачивает его лицом к себе, видит, что тот все еще возбужден, и со вздохом сползает вниз, устраиваясь между ног младшего. Глеб, казалось, не верит собственным глазам, когда брат касается кончиком языка оголенной головки, и тут же комната наполняется влажным криком.
Так вот каков его Глеб на вкус… не самое приятное, что он когда-либо пробовал, но рот сам повинуется древним рабским инстинктам, губы смыкаются вокруг головки, скользят вниз к основанию, и Вадим начинает свой неловкий, неуклюжий первый в жизни минет. Поцелуи, покусывания, засосы, узоры, выводимые по коже языком и губами… и Глеб извивается, кричит, сжимает в кулаках простыни, впивается пальцами в разлохмаченные темные локоны брата, а Вадим все не отпускает его, не давая кончить, причмокивая, посасывая, целуя в самые потаенные и развратные места Глебова вожделеющего тела… И оба уже не стесняются ничего, Рубикон пройден, порог переступлен, падение в бездну не остановить, так почему бы им не насладиться до самого донышка? И Вадим зарывается лицом в промежности брата, проталкивает в него палец и аккуратно продвигает глубже, продолжая активно водить губами вдоль твердого члена.
Палец проникает глубже, еще глубже, задевает, наконец, простату, Глеб охает, выгибается, и рот Вадима наполняется вязкой жидкостью, странно неприятной на вкус, но которую он отчего-то охотно глотает, вытирая губы о дрожащее после оргазма бедро брата.
- Вадик, я люблю тебя… - снова повторяет Глеб, прикрыв веки, бессильно распластавшись на кровати. – Я всю жизнь тебя любил…
- Я в душ, - сухо бросает Вадим, поднимаясь и ища на полу тапки.
- Я с тобой, - бормочет Глеб, лениво садится и, хватая брата под руку, льнет к нему всем своим бесстыжим худым телом, а губы впиваются в и без того зацелованную шею.
До душа они идут, так и не расцепив сумасшедших объятий, забираются в ванную, и Вадим тут же включает кран. Теплые струйки льются по их лицам, стекают с прядей, скользят вниз по изнуренным от любви телам, и Глеб прижимается к брату все плотнее, трется волосатым пахом о бедро, тычась носом в плечо. Вадим терпит сколько хватает сил, продолжая поливать их обоих водой, а потом отшвыривает в сторону душ, так и не завернув воду, разворачивает брата спиной к себе и прижимает его к стене.
- Доигрался, - бормочет старший, разводя ладонями его ягодицы и скользя пальцем вокруг тугого входа.
Глеб пошло улыбается, поднимает руки, упираясь ими в скользкий кафель и похотливо шепчет:
- Наконец-то ты лишил меня девственности, братик…
Вадим входит сразу резко и до конца, не заботясь о комфорте младшего – ведь тот не один уже месяц провел в койке с Ильей. И на этот раз от прошлой нежности, от желания насладиться недоступным на протяжении столь долгих лет телом не осталось уже и следа. В Вадимовых бедрах живет ярость, ненависть к самому существу Глеба, что отчего-то делает его эрекцию еще более ощутимой. Подрагивающие плечи младшего раздражают Вадима, он со всей силой прижимает Глеба ладонями к стене, ощущая, как скользят по мокрому кафелю его ребра. Вода из душа продолжает хлестать, обдавая их обоих теплыми потоками, ударяясь в стены, отражаясь от них молниеносными брызгами и вновь врезаясь в возбужденные тела. Вадим вколачивается в Глеба с такой злостью, что собственная ненависть к брату становится уже почти осязаемой, вязнет между пальцами, оседает тяжестью в паху, пульсирует воспоминаниями в больном мозгу. И ведь это тот самый Глеб, которому Вадим когда-то дарил «Стену», а тот так восторженно взирал голубыми глазенками на старшего брата, а потом, прижавшись к нему, смотрел вместе с ним «Всадника без головы». Тот же, что написал «Серое небо» и робко исполнял его под гитару у костра. Тот же, что под кокаином ползал по полу, хватаясь за бедра старшего и пошло хохоча, тот же, что вис на нем красной тряпкой в Лужниках и после концерта отсасывал ему в гримерке. Тот же, что по зову Ильи пошел на баррикады да так и остался на них, предав и их братство, и Агату, тот же, что блевал на концертах, поливал его грязью в сети и подал на него в суд. Все это тот же Глеб, что извивается сейчас в сильных руках старшего, прося трахать его еще сильнее, что так пошло и настырно подается назад, крепче прижимаясь к и без того осатаневшим от ненависти и вожделения чреслам Вадима…
Вадим впивается пальцами в его бедра, упирается лбом в шею и ускоряется до предела, до потери воздуха в легких, слыша, как ударяются ребра младшего о кафель, как вскрикивает он от боли, но не смеет сопротивляться. Как тело его постепенно обмякает, он виснет на Вадиме, а тот, совершив еще несколько мощных и предельно коротких толчков, изливается в младшего. И с последней каплей спермы, вытекшей из его опавшего члена, Вадима покидают остатки и ненависти, и злости. Он смотрит на осевшего на дно ванной и подобравшего душ Глеба и не ощущает больше ничего – ни ярости, ни раздражения, ни нежности. Ни любви.
Через несколько минут, проведенных в бестолковых и малоуспешных попытках сполоснуться, братья выползают из ванной и бредут назад в спальню. Совершенно обессиленный Вадим падает на кровать и прикрывает веки, тут же проваливаясь в мутный сон. Но уже спустя несколько минут ощущает чьи-то робкие прикосновения у себя на бедрах, приподнимает голову и видит лицо Глеба, уткнувшееся ему в пах. Вадим тяжело выдыхает и опускает голову, вновь закрывая глаза. Брат продолжает свой мартышкин труд, касаясь губами опавшего и не желающего повторно вставать члена старшего. Но еще несколько унылых минут и множество приложенных усилий, и Вадим чувствует, как член начинает слегка подергиваться и, наконец, приподнимается. Глеб с энтузиазмом продолжает, а Вадим ощущает лишь брезгливость, представляя на месте младшего какую-нибудь знойную красотку. На худой конец Юлю. Кончает он быстро и с полным безразличием к происходящему. Более неловкого и нелепого минета у него в жизни не было. А довольный и счастливо улыбающийся Глеб, облизываясь, тянется к губам брата, гладя ладонями его грудь.
- Я люблю тебя, - шепчет он, склоняясь к самому уху старшего.
И вот здесь, уже в третий раз с начала всей любовной сцены, ему стоило бы ответить, по меньшей мере: «И я тебя, Глебушка…»
Но Вадим молчит. Потому что просто не может солгать младшему – тому ребенку, который еще виднеется на самом донышке пропитых глаз Глеба.
- Вадик, - Глеб склоняется над ним, прижимается лбом к его лбу, шепчет, - я люблю тебя. А ты? – не выдерживает, наконец, он, и Вадим понимает, что трудного разговора не избежать.
Поэтому медленно встает, собирает с пола вещи, в которые облачил его тело Илья, и начинает одеваться.
- Ты куда? – испуганно тянется к нему Глеб.
- Возвращаюсь назад в ловушку. Надо как-то сейчас Пашку выцепить и как следует вставить ему за эти несанкционированные эксперименты. Я его не просил внедрять меня в собственное же тело без всякого предупреждения. Тем более в такой момент!