Я совершил подвиг, фактически оставаясь трезвым в такой помойке в течение двух полных недель, но в конце концов я приложился к бутылке, поскольку такая жизнь казалась невыносимой, если смотреть на нее трезвыми глазами. Я пил, пока голова не закружилась.
Куда я попал в этом морском гробу? Я посетил Борнхольм, несколько раз был в Штеттине, помню прекрасный весенний день на Одере. Мы коснулись Финляндии в местечке под названием Раумо, но все, что я видел, было окутано туманом опьянения. Шкипер был свиньей, а помощник — еще глупее, чем дядя Фредерик. Они пили, дрались друг с другом и предавались садизму с кухаркой до такой степени, что ее мучительные вопли были слышны далеко за пределами Каттегата. «Рагнар» был кораблем-призраком, на котором служили человеческие отбросы.
Несмотря на это, мне было лучше на борту, чем во многих других случаях. У меня было достаточно мужества, чтобы драться. Однажды я даже осмелился напасть на помощника. Я смог удержать себя в руках в каюте. На борту не было никого, кто был бы достаточно могущественным, чтобы навести больший ужас, чем тот, что заключен в его руках, а перед такими я никогда не испытывал благоговения, даже когда оказывался слабее. Я всегда больше всего боялся взгляда тех, кто меня знал.
Правда, я должен описать вам группу Калибанов, с которыми я плыл на «Рагнаре»! Карлссон, угрюмый швед из Оланда, отчаянный вспыльчивый скорпион! А Аймхе был из Стокгольма, дряблый и тупой, с руками, как балки! Мы с ним били друг друга каждый день, пока у нас не отвисали уши и зубы. Он вечно болтал о маленьких девочках лет тринадцати-четырнадцати — они тайком ходили за ним по пятам, бросались на него и спрашивали, не хочет ли он…? Он походил на Латтерфроскена, и было роскошью вывихнуть пальцы при соприкосновении с его сверкающим бронированным лицом. Джамбо был датчанином, коварной вороватой душонкой, а Фредериксен был из Кристиансанда, Норвегия, злобным недочеловеческим существом с носом и ушами, полными язв. Слава Панскандинавии прямо здесь, в Фоксле!
Однажды утром, проснувшись, я обнаружил себя лежащим на кладбище в Ронне; мало того, что я страдал от похмелья, мои карманы были пусты. Долгое время мне было не лучше — даже на самом деле хуже. Но пока что погода была мягкой. — Что? Продержаться? Я прожил свою жизнь на основе огромного желания наслаждаться, вот и все. Всякий раз, когда мне было тяжело, я приостанавливал всю умственную деятельность.
ПРОКАЖЕННЫЙ ДЖАМБО
Рагнар ушел. Но один из членов ее команды должен был стать в моей жизни чем-то вроде судьбоносной фигуры. Это был Джамбо. Я думаю, что и по сей день смогу узнать его, если когда-нибудь пройду мимо него на улице. Его взгляд был маслянистым и липким, как у крысы, а голос — как дурной запах. Он был невысокого роста, голова огромная и костистая, рот полукругом от уха до уха. Эти уши —! Они были похожи на крылья летучей мыши. Губы у него не было. Мне он никогда не был симпатичен, но товарищество такого рода мы были вынуждены поддерживать, чтобы сделать жизнь пригодной для жизни.
У Джамбо не было документов, и он, как и девушка, незаконно числился в корабельной компании. Он что-то говорил о том, что потерял свои документы, когда дезертировал с корабля в Гетеборге, и ему многое пришлось рассказать о прекрасной семье, из которой он происходил. Но эти истории он никогда не рассказывал одинаково, так как память у него была очень плохая. От него самого веяло лживостью. Вопрос о его дезертирстве в Гетеборге часто всплывал как дезертирство в Истаде, Хамосанде или Хапаранде. Всякий раз, когда нам случалось поймать его на лжи, его пылающие глаза вырывались из глазниц, и прежде чем мы успевали сомкнуть ресницы, он делал вид, будто хочет покончить с собой. Это было его постоянное убежище, и он, казалось, никогда не мог понять, насколько оно было совершенно бесполезным.
Положение Джамбо было ужасно сложным, потому что невозможно было принять его сторону даже тогда, когда он, очевидно, был полностью прав.
В последние годы, по крайней мере, мне удалось взглянуть на Джамбо более милосердными глазами, хотя по многим причинам мне было трудно изменить свое общее отношение к нему. Согласно преобладающим человеческим стандартам, у меня были все основания для отвращения к нему. Он был ненадежен и рассказывал шкиперу небылицы — тягчайший из всех грехов в Фоксле. Он ограбил меня до такой степени, что я оказался без одежды. То, что его задержали, конечно, ничего не добавляет к его заслугам. И он даже зашел так далеко, что назвал меня вором. Однако за все эти долгие годы я так часто преследовал его своими мыслями, что сегодня вынужден относиться к нему хотя бы с некоторой долей сочувствия. Хвастовство и маниакальность, самоуверенность и скупость — таковы были его уклад жизни и воспитание. А если учесть еще и то, что он изначально был беден, то остается мало места для ненависти. Но хуже всего было то, что и умственно, и физически он мне уступал. Это я сделал основой позитивного самоощущения, и в результате у меня всегда была тайная вина перед ним, которая оказалась вполне обоснованной. Я пытался добиться его расположения, прежде всего, для того, чтобы добиться расположения кого-то, но в итоге ему удалось добиться расположения меня. Конечно, было несправедливо, что это случилось со мной, ведь на моей стороне были и закон, и поверхностная честь. Но самые основные мотивы, действовавшие в раздоре между нами, на самом деле имели мало общего с законом и еще меньше — с пророками. Я сам был братом Петруса для Джамбо. Не далее как вчера вечером я сидел и размышлял о своем чувстве вины по отношению к Джамбо. Все эти годы оно было для меня непонятным. А теперь оно вдруг стало ясным, как день. Во все другие времена у меня была привычка обсуждать его с абсурдно возвышенной точки зрения.