В тот день они приехали в третий или четвертый по счету дом, кругом все тонуло в сером влажном тумане с океана, и ни намека на солнце. В груди все ныло. Он проголодался, но от одной мысли о еде – о тако, бургере, о чем угодно – его тошнило.
– Господи, – вернул его к реальности Руди, – ты прямо как ходячий мертвец. В смысле, я даже не знаю, то ли ты в прошлом доме толкал газонокосилку, то ли она тебя.
Марчиано только и мог, что устало усмехнуться.
– Что? – приглядывался Руди. – Поздняя выдалась ночка?
Руди помогал ему снять газонокосилку с багажника грузовика, и Марчиано не мог избежать его взгляда. Он просто кивнул.
– Молодость, – ответил Руди, покачивая головой, и они спустили газонокосилку на подъездную дорожку перед домом горчичного цвета с клочком газона у порога и на заднем дворе, окруженном со всех сторон возвышающейся изгородью, которую надо было через неделю подравнивать, и сейчас была та самая неделя, а значит, что еще и лестницу придется вытаскивать. – Я сам был таким, работал на износ, пил до самого закрытия, а через три часа вставал на работу, – Руди вздохнул. – Теперь уже не то. Теперь десятичасовые новости еще не прошли, а я уже в постели, ну а Норма, та уже вовсю храпит.
Марчиано это все уже слышал, раз двадцать, наверное, и он ничего не ответил, только навалился на газонокосилку и толкнул ее к подъездной дорожке, но она как будто и не думала поддаться, и Марчиано вдруг почувствовал слабость, слабость и тошноту, и тут же подступил кашель, как по команде. На этот раз он кашлял так надсадно, что от кашля весь согнулся пополам, и слезы брызнули из глаз. Когда Марчиано поднялся, он увидел, что Руди пристально смотрит, и теперь уже без улыбки.
– Звучит не очень, – сказал он. – Ты так и не сходил в больницу?
– Сходил, – ответил Марчиано. – Ну то есть нет, не совсем...
– Что значит "не совсем"? Кашляешь, как будто у тебя прострелены легкие.
Марчиано перевел дыхание, ведь не мог же он одновременно кашлять и говорить? Он поднял руку и просто уронил ее.
– Обычная простуда, – отмахнулся он, затем отвернулся и взялся за газонокосилку.
Они поджидали его рядом с домом, мент в униформе и Роса Инохоса, у которой так ожесточилось и омрачилось лицо, как будто оно было чье-то чужое. Вчера они пересеклись в больнице, и она спросила, придерживается ли он схемы лечения; он ответил, что лечится, и она так лучезарно ему улыбнулась, что он даже растерялся. "Отлично, – сказала она. – Хорошо. Постарайтесь ради меня, хорошо?" Но вот она здесь. Он увидел сначала ее, а потом уже полицейского, ломкую кайму ее юбки чуть выше колен, красивые ноги, каблуки, которые она носила на работу, и буквально на долю секунды задумался, почему она тут, а потом увидел полицейского и понял. Руди только что его высадил и уже съезжал с обочины, и Марчиано вдруг отчаянно захотелось забраться обратно в пикап и поехать с ним куда угодно, но все вокруг вдруг замедлилось, как во всяких фильмах про космос, где астронавт просто дрейфует на привязном тросе, а корабль ускользает в длинном шлейфе светотени.
Он достал из кармана маску – использованную, чтобы показать, что он их носит, – и нацепил петельки за уши и надел как следует, как будто это поднимало его в глазах Росы Ино-хосы, но на ее лице читалось только разочарование; и кое-что еще: гнев. Он ее подвел. Его предупредили, предупредили в последний раз, и вот его поймали с поличным, но откуда она все узнала? Кто-то сдал его? Какой-то недоброжелатель, о котором он не знал?
Полицейский, как он сразу догадался, был не из настоящей полиции- простой посыльный Службы Здравоохранения, старый и медлительный, и голова его сидела на плечах, как большая calabaza [тыква (испю)], а Роса Инохоса, несмотря на свои молодые годы, далеко не спринтер, уж точно не в этих туфлях. И он рванул. Не так, конечно, как на соревнованиях в школе, когда он был совсем мальчишкой, ведь легкие его сейчас напоминали мокрую глину, но все же, нога за ногу, он спешно пробирался по проулку между домами, его и соседним, к забору, а оттуда на задний двор, к руслу пересохшей реки и тропинке через высокие травы – так он иногда срезал путь до углового магазина. Он выдохся, едва добрался до забора, и, надо признать, Роса Инохоса, как и тыквенная голова, оказались быстрее, чем он думал. Он распластался там, жалкий, униженный в глазах той самой женщины, которой он хотел показать себя, и он наблюдал, как они остановились надеть маски, после чего полицейский наклонился к нему и заключил его запястья в наручники.
Первое, что он увидел после этого, была больница, не здание, а дочиста белая коробка искусственного мрамора, к которой присоединялись коробки поменьше и тянулись, выстроившись в ряд, как детские кубики, до самой парковки. Он уже бывал здесь, в травмпункте, когда чуть не отрубил себе мизинец на левой руке лезвием кустореза, и тогда с ним говорили по-испански, зашили и забинтовали рану и спровадили. Но в этот раз все было по-другому. В этот раз на нем была маска, как и у Росы Инохосы с посыльным, который указывал ему дорогу по больничным коридорам строгим указательным пальцем, пока они не зашли в одну дверь, а оттуда на минутку – на солнце, перед тем как перейти во флигель, напоминавший временные классные комнаты, которые порой бывают в средней школе. Что было забавно, хотя вообще-то не очень, это как люди в коридорах шарахались к стенам, освобождая им дорогу, когда они шли в своих масках.