Это было непросто. Что занимало у него минут десять на улице, сейчас отняло как минимум час, непослушные ноги вязли в каше из грязи и мусора, твердый засохший камыш колол, как ножом, собаки лаяли, поток людских голосов заставлял его застыть на месте. Он весь вспотел, его бил озноб, рубашка прорвалась на правом локте, когда он зацепился за что-то в странной полутьме канавы.
Он не смог бы точно сказать, как далеко зашел и где оказался, когда вскарабкался по крутому склону и выбрался на задний двор какого-то дома, где, слава богу, было темно. Но огни горели в двух соседних домах, а рядом виднелся черный горбатый силуэт машины, припаркованной на дорожке. Он приблизился к машине, но прошел мимо, и если бы его спугнул чей-то голос за спиной, один-единственный слог, который он узнал бы на любом языке, – Эй! – он не дрогнул бы, не развернулся, даже не обернулся бы, а просто пошел дальше, по парковочной дорожке на ту сторону улицы, на тротуар, где он был обычным пешеходом, прогуливающимся в тихом городке прохладным вечером.
Добравшись до своей улицы, Марчиано убедил себя замедлить шаг и проверить припаркованные машины по обеим сторонам – нет ли чего-нибудь подозрительного: полиции, Службы Здравоохранения, Росы Инохосы, хотя это и значило впасть в паранойю; Роса Инохоса в это время наверняка была дома, с родителями, или с мужем, если она была замужем, поглощенная своей личной жизнью, а не его. Он выждал немного, хотя ему становилось все хуже и хуже, и его так трясло, что пришлось обхватить себя руками, а тонкая рубашка промокла и совсем не защищала от наступавшей ночи и холода, а температура, наверное, уже упала до двенадцати градусов. В итоге он собрался с духом и проскочил через улицу в темноту двора при мотеле, куда они уже приходили за ним и придут опять.
Он шмыгнул в дверь с черного хода, с опаской, вся кровь прихлынула к мозгу, но в коридоре никого не оказалось, и в следующий момент он уже сидел у себя, окруженный запахом знакомых вещей: нестираного белья, мыла, шампуня, завернутого в фольгу буррито, который он отложил, чтобы разогреть в микроволновке на ужин – и все это ноздри привычно вдыхали, как будто ничего не случилось. Кашель уже подступал и мог прорваться в любую минуту, но он сдержался, боясь издать лишний звук, и хотя его так и тянуло включить свет, но он понимал, что к чему: если за ним была слежка, они только того и ждали. На спинке стула он нашел свою куртку – там же, куда он бросил ее этим утром, – и завернулся в нее, потом подошел к окну и открыл жалюзи, так что шесть тоненьких полосок света упало на постель. И тут он вспомнил про таблетки – он должен был принимать их, где бы ни был, что бы ни случилось, вот что стало для него правдой жизни, встретится он с Росой Инохосой или нет.
Он подошел к раковине за стаканом воды, высыпал две белые таблетки и запил их. Потом – он ничего не мог с собой поделать – лег на кровать и прикрыл глаза, всего на минутку.
Стук в дверь разбудил его от сна без сновидений, этот стук грохотал на весь дом, как будто его собирались разнести на щепки грушей для сноса. Но кто бы стал стучать? У всех, кто жил здесь, были ключи, и не было необходимости стучаться, только если это миграционная служба или полиция. Или служба здравоохранения. На краткое мгновение он представил Росу Инохосу в синей полицейской форме, в фуражке набок, с дубинкой в одной руке и газовым баллончиком в другой, и тут же он тихонько прикрыл дверь и задвинул щеколду, как будто это его бы спасло- что он собирался делать, залезть под кровать? Он мало что знал, но точно знал, что придут за ним к черному ходу, как в фильмах, где они вяжут всяких гангстеров, сутенеров, наркобаронов, а публика стоя аплодирует.
Некогда собрать рюкзак, некогда собрать одежду, зубную щетку, мелочь, которая хранилась в банке из-под соленых огурцов в самом верхнем ящике, он ничего не успевает – только выскочить в окно со скрипучей рамой, в то время как стук под дверью перерос в упорный грохот и послышались голоса – Сержио и чей-то еще, а к ним примешивался лай собаки, и вот он лег в траву и ползком, сгорбившись, перебрался на соседний двор и дальше, на следующий. Он окончательно выбился из сил. Он дважды спотыкался в темноте и жестко приземлялся в чьем-то патио, все окружающие тихие шумы разрослись, как будто каждый телевизор включили на полную, и мотоциклы ревели, как автоматная очередь, прямо на улицах, и даже кузнечики кричали на него, а эта собака, этот лязгающий лай у них дома, лай полицейской собаки, из тех, которые никогда не сдаются, которые тебя учуют, даже если ты расправишь крылья и упорхнешь в небеса.