Будильник прозвенел девять.
Лодыгин окунул глаз в окуляр и увидел чёрную ночь. Он ещё раз посмотрел на будильник: утро, две минуты десятого. Приставил будильник к уху: ходит.
Тогда почему ночь?
Он сдвинул шляпу на лоб и подёргал волосы на затылке. Походил, подумал, хлопнул себя по шляпе, танцуя, подошёл к телескопу и снял с него переднюю крышку. Потом снова заглянул в окуляр.
Теперь он увидел двор. Во дворе было пусто и тихо. Ни травинки, ни человека – осень.
– Опаздывает, – сказал он вслух. – Вот и связывайся с такими.
На стене висела картина «Утро в сосновом лесу». Под картиной стоял аквариум – стеклянный пятиведёрный ящик, наполненный рыбками и водой.
Декоративная пластмассовая коряга изображала морское дно. Рыбки плавали у поверхности и тянули из воды рты.
– Нате жрите, – сказал человек Лодыгин, снял со стены картину и стряхнул в аквариум тараканов, пригревшихся на заднике полотна.
На лицо его выскочила улыбка. Он затёр её рукавом и только потянулся за папиросами, как ухо его задрожало и повернулось к окну. Что-то в нём, в ухе его, аукнулось.
Человек Лодыгин вмиг позабыл про рыбок и папиросы и бросился к телескопу.
На сморщенной ладони двора стоял человек. Человек этот был я, но только большой и сильный. В этом был виноват телескоп.
Лодыгин всё-таки дотянулся до папиросы и выпустил стебелёк дыма.
– Ты-то мне, голубчик, и нужен, – сказал человек Лодыгин и выпустил ещё один стебелёк дыма. На конце его вырос дымчато-голубой цветок, пожил немного и умер от сквозняка.
– А этого мерзавца всё нет, – он хмуро посмотрел на будильник, – опаздывает на пятнадцать минут. Если минута – рубль, то с него пятнадцать рублей.
– Шестнадцать. – Человек Лодыгин проследил, как стрелка перепрыгнула на одно деленье, и стал ждать, когда выскочит ещё рубль.
Я вышел в наш молчаливый двор и задумался о времени и о дружбе.
К Женьке было нельзя, теперь уже, должно быть, навечно. Черепаха Таня ещё спала, она у нас была полуночница. Делать было решительно нечего. Ладно, пойду домой, вдруг бойцы на кухне перебили друг друга и можно спокойно повыпиливать лобзиком.
И тут я услышал голос. Он вырвался из трубы подворотни, как полоумный пёс.
– Ножи точу! – закряхтело над моим ухом, и в облаке серебряной пыли на двор выкатился старик.
Перед собой он толкал что-то похожее на патефон на колёсиках – такое же хриплое и горластое, прилаженное к металлической раме и в брызгах трамвайных искр.
– Семнадцать рублей двадцать четыре копейки, – сосчитал у себя наверху человек Лодыгин. Потом, не отлепляя глаза от окуляра, дотянулся до широкого подоконника.
На подоконнике храпел кот. Он был чёрный, как головешка, и тяжёлый, как чугунный утюг. Хвост у кота был огненный, как свёрнутое в трубочку пламя.
Рука Лодыгина взяла кота за загривок и развернула хвостом к окну. Кот лениво разжмурил глаз, зевнул и захрапел дальше.
– Ножи! Точу! – Старик, щурясь, сначала посмотрел на меня, потом внимательно оглядел двор, потом сунулся взглядом в окошки и быстренько прошёлся по ним.
На каком-то он, похоже, споткнулся, потому что сказал: «Ага» – и снова посмотрел на меня.
– Поганый у вас, однако, дворишко, не разживёшься. Эй, шпанина, ты тутошний?
Человек Лодыгин приставил к уху метровую слуховую трубу, а конец её вывел в форточку.
– Тьфу, прости господи! Ну как с такими невеждами культурному человеку дело иметь! От него ж тюремной баландой за километр пахнет. Помягче надо, помягче, дитё ж, а не чёрт лысый. Нет, пора останавливаться – не хочу, не могу, не бу…
Стоптанным рыжим ботинком старик давил на рубчатую педаль, а голосом давил на меня.
– А что? – спросил я.
– А то, – сказал мне старик. – Значит, местный?
– Ну местный.
– Вижу, что не американец. А скажи, ты не сирота?
В его мохнатых глазах не плавало ни капли улыбки.
– Это почему сирота? Не сирота я.
– Ага, не сирота, жаль. Если бы ты был сирота, я дал бы тебе вот это.
Старик вынул откуда-то из себя конфету «Мишка на Севере» в сморщенной вощёной обёртке.
– А раз ты не сирота, то получай вот это.
Конфета забилась вместе с рукой в рукав, а оттуда вылезла жёлтая костлявая фига.
– Ножи-ножницы-топоры-пилы-точу-правлю-цена умеренная! – заорал он на всю вселенную.
Двор ему не ответил.
– Что, сирота, обиделся? Ладно, я пошутил. Бери.
Он снова достал конфету, но теперь уже из-за пазухи, и протянул мне. Я покрутил головой.
– Гордый, – сказал старик. – А ты её, гордость-то, дома держи, за печкой, где тараканы, а то, не ровён час, споткнёшься о какой-нибудь чемодан. Бери конфету. Попробуй только у меня не возьми!