- Пташка, тут прибыл парень. Зеленый. Говорит, ему тридцать два. Не врет ли для солидности? Выглядит пацаном. Узник Сиона. Завтра я его переброшу на Мертвое море, в Эйн-Геди... нет, наверх, в кибуц, где иностранцы на всем готовом. На две недели... Что ты? Нет, в Эйн-Геди лучше, у него авитаминоз лагерный. Тут ничего не нужно, только фрукты от пуза, да Мертвое море. Двигай с ним!.. На полдня тебе работы, не больше. Захвати магнитофончик. Пиши все, что расскажет. Не балаболка он... Ну, не мне тебя учить!.. Сломался маг? А маленький, тот, что у сына? Дурака не валяй, застенографируй. Все!.. Да, кошер у него, скажи там. Врач к нему придет... договорился со Шмуликом, ясно дело. Мне папку по готовности... Да, буду там тоже. В субботу. Заказал для себя в Эйн-Геди караван, тот, что внизу, прямо на море. Дети здоровы?.. Все! Положил трубку, пробасил вполголоса: - О-ох, и разнесчастная страна Россия! Как высоколобый, так за решеты или на высылку... А здесь что? Ох, не накаркать бы... выйдет ему Израиль грыжей.
Глава 3. МЕРТВОЕ МОРЕ
Ночь превратилась в бедлам. Хлопали двери соседних номеров, в которых жили западные туристы. Весь "лежачий небоскреб", как назвал Саша этот кибуцный отель, пришел в движение. Но, Бог мой, как не хотелось выбираться из-под накрахмаленных простыней, оживлявших в памяти почти забытое потустороннее слово блаженство. Поднялся Саша лишь тогда, когда в дверь постучали. Стучал пожилой немец, профессор из Марбурга, с которым Саша охотно общался, обсуждая шумерские былины о Гильгамеше.
Саша выглянул во дворик. Тьма кромешная. Теплынь. Глубоко вдохнул густой, маслянистый, пряный воздух. Хорошо как! Не сразу понял, отчего симпатичный ему профессор сыплет скороговоркой. "Это возмутительно! - кипел профессор. - Нас не предупредили о возможной опасности! И теперь мы за свои кровные марки..."
Саша увидел, пожар где-то. Всмотрелся в темноту, вертолет, - он еще трещал над головой, - сбросил на парашютах мощные осветительные ракеты, они медленно раскачивались над соседним холмом, окрашивая и холм, и небо огненно-белым праздничным огнем. Над ракетами-светильниками проглядывались во тьме струйки дыма, которые развеивал ветер.
- Ищут террористов! - прокричал профессор. - Сообщили, они прошли через границу Иордании... А если ворвутся сюда?! Надо что-то предпринять!
Саша зевнул сладко, еще раз поглядел на желтый с дымным хвостом огонь; он раскачивался все сильнее, искря и затухая. Сказал соседу:
- Красиво-то как! - И отправился спать. О Гильгамеше в лежачем небоскребе больше не говорили. Вообще ни о чем не говорили, только о террористах, которые то ли были, то ли не были. И на другой день продолжалось то же самое, и на следующий. В конце-концов, эти туристские страсти так надоели Саше, что он воспринял приезд Дова, как избавление.
Дов посадил Сашу в двухместную машину с открытым верхом и зарулил под гору, на самый берег, в кемп кибуца Эйн Геди, где, по обыкновению, останавливались израильтяне: он забронировал там на три дня старенький "караван" - вагончик без колес с кондиционером и горячей водой.
Когда тронулись в кемп, небо серело. Промчались не больше полутора километров, темень как обвалилась. Облака висели низко, на небе ни звездочки.
- Сегодня работать не будем, - сказал Дов, - Устал, как собака. Окунемся в море и спать.
Шли по асфальтовой дорожке в теплый мрак, - за спиной начался шум, рокот моторов, звенящие голоса. Саша оглянулся, - в ворота въезжали автобусы, из них выскакивали школьники.
Через минуту весь парк был плотно набит детьми, которые устраивались прямо на земле: натягивали брезентовые палатки, выгружали припасы, гремели огромными кастрюлями, поварешками. Саша постоял, слушая чьи-то строгие распоряжения и хохот школьников, затем догнал Дова, сказал смущенно, что в море еще не заходил, доктор прописал только бассейн: пятнадцать минут, ни минутой больше.
- А, так ты дисциплинированный?! - не без удивления отозвался Дов. Годится!
Саша грохнулся на скользком и липком настиле, прыгнул, вслед за Довом, в черную воду, поплыл, зафыркал. Дов крикнул вслед весело: - Парень, не увлекайся! Возьмут заложником!
Саша тут же вернулся: "Заложником я уже был..." Когда шли обратно, отмывшись под душем от непривычной жирной и соленой ванны, над кемпом гремел из автобусного репродуктора джаз. Саша постоял, отстукивая ногой полузабытый ритм. Девчушки танцевали рок. Сперва под джаз, затем под рекламные вопли. Самозабвенно изгибались девчушки; только одна из них остановилась, услышав, что музыка прекратилась. Остальным и дела нет.
Распоряжались учителя с автоматами "Узи", с ружьями на плече.
... - Ружья? Это часть ландшафта, - пояснил Дов. - Быт, из которого не выпрыгнешь... И вертолеты - быт. Ты что, струхнул малость?
Саша засмеялся, и Дов повеселел. Ночью в вагончик то и дело стучали. Видно, искали кого-то. Саша спросил по-английски, что случилось? Ответили бодро: "Мистейк!" (Ошибка!). И громко захохотали. Позднее мальчишечьи голоса звали у их окна своих подружек. Саша ругался про себя. Не вытерпев, вышел, объяснил вежливо: - Мистейк!
Мальчишки растворились в ночи. Никто из них не выказал смущения, не извинился. Утром Дов с удивлением узнал, что Саша спал плохо.
- Вчера смотрел на школяров, - Саша улыбнулся застенчиво, - душа отдыхала. А телесам отдохнуть не дали, черти!
Дов покачал головой: - Какая власть, такие дети. Как в зеркале. Быть смелым учат, а насчет такта руки не доходят. Да и кому учить? Где б я ни был, обязательно какой-нибудь герой в час ночи на твою улицу прикатит, гудит и орет-зовет кого-то во всю свою мощь: "Абра-ам!"
Утро было сказочным. Шуршали пальмовые листья, по краям жухлые, опаленные, а иные еще багровые, словно хранили в себе остатки ночного зарева. Перекликались маленькие птички с острым клювиком и красными перышками. "Уж не жар-птицы ли?", - спросил Саша, готовый поверить и в жар-птиц: Израиль - страна чудес! Он попросил не запираться в доме, а вести разговор на воздухе, в тенечке. Саша еще не вполне поверил, что окружающее не сказка, не сон. Все в душе пело, все казалось прекрасным. И даже когда жар-птица покакала на его рубашку, он сказал с чувством: - Замечательно!
Наскоро позавтракав, они двинулись по каменистым дорожкам к воде.
Вот отчего воздух казался ароматным, - от пахучих и будто распаренных сосенок, лиственниц. Лиственницы карликовые, как под Воркутой, за станцией Сивая Маска, где деревья жались к земле. Да вот дух тут отнюдь не полярный. Адское ущелье - первозданное. А в нем кондиционеры шуршат изо всех углов. Чудеса твои, Господи!
Уселись с Довом на горячем песочке, под навесом. Купальщики были в годах, а шумели, как дети. Они присаживались на корточки и подымались, точно выныривали из воды, крепко держась за плотик, привязанный к берегу. Новости обсуждались так громко и с такой экспрессией, будто собеседники находились на противоположных берегах Мертвого моря.
- Нам их не переорать, - сказал Дов, - отойдем в сторонку.
Саша обратил внимание на грузного старика, который, "выныривая" из воды, каждый раз восклицал: - А гут бохер Шимон Перес! (Хороший парень Шимон Перес!). Присядет, выскочит до пояса, и опять: - А гут бохер Шимон Перес!
- Заметил патриота?.. У тебя глаз - ватерпас, - сказал Дов без улыбки. - Тут-то и есть наше главное несчастье... Старик из рабочей партии. Шишка на ровном месте. Славит своего босса Шимона Переса... Не слыхал о таком? Миллионщик и ...мессия израильского социлизма. Сорок лет о мире говорит. А так же о равенстве и братстве. Хоть бы шажок сделал. Я бы ему за шажок половину простил... О, нет, не псих этот ныряльщик. Черчилля так парламент встречал: "Что за парень этот Уинстон!" Традиция. Вроде судейского парика. Ныряльщик, видать, на пенсию уходить не хочет: вопит о верности своей партии даже в Мертвом море. Тут Саша болевая точка, скажу больше, историческое несчастье Израиля: наши взгляды, взгляды людей умеренных, ищущих замирения с арабами, выражает партия, заблокированная этими мертвяками. Да они бы и самому "гуд бохеру" салазки загнули, не спиши он, в свое время, киббуцным ротозеям миллиардные долги или, не дай Бог, отдай соседям прикарманенное... Я эту породу знаю. Нахлебался. В России их мертвецкий выбор сгорел без дыма. А здесь они еще пыжатся, хотя трещат по всем швам. Ежели вас, русских евреев, прилетит миллион-полтора, вы смоете их, как из пожарного брандспойта...