Я обвиняю госпожу Виноград в черствости и бездушии, что противоречит ее прямым обязанностям. Многие жалобы на нее подтверждают, что поведение мадам Виноград в ее должности является не просто небрежностью, а преступлением.
Что говорить обо мне, старике, которому скоро умирать. Я не могу равнодушно думать об ее отношении к молодым, к детям. Здесь присутствует мать Бориса К*. Когда она привезла сюда своего шестнадцатилетнего сына, он страстно мечтал об Израиле... Эту семью постиг здесь ряд бед. Пропал багаж и прочее. Но самая главная беда - она попала под опеку госпожи Шуламит... Борис, с первых шагов столкнувшись с госпожой Шуламит, ощущает, что его обманули, жестоко обманули. Вместо родной семьи, где его любят, он попал в бездушную мертвую машину. Борис озлобился, он не верит теперь никаким израильским чиновникам. Более того, он сейчас не верит ни мне, ни вам, ни своей матери. Человек, который был влюблен в Израиль и евреев, теперь не любит ни Израиль, ни евреев.
Я не понимаю, кстати, почему эта семья живет до сих пор в Бейт-Гиоре, в крошечной комнатке, не получает квартиры? Почему не существует простая очередность? Так же, как и Борис, я подозреваю госпожу Виноград во взяточничестве, я...", - хрипатый голос Давида Дара стал замирать, словно от старика отвели в сторону микрофон, и все переглянулись. Но - нет, видно, просто устал Дар, вот он перевел дыхание, и продолжил тихо: - "...я это утверждаю публично, буду утверждать в печати и где угодно... Почему распределение квартир происходит в такой тайне? Мне, как и Борису, понятно, почему люди жуликоватые, пройдохи получают квартиры в первую очередь, а люди порядочные, скромные не имеют до сих пор... Представьте себе худенькую, растерянную, пришибленную неудачами, не знающую своего будущего Олю*, мать Бориса, которая оставила в Риге всех своих родных, не желавших ехать в Израиль, представьте ее рядом с тучной, барственно надменной, властной госпожой Виноград, и вам нетрудно будет понять истоки ненависти Бориса. Госпожа Виноград своей несправедливостью, жестокостью, своей барственной надменностью задушила в Борисе веру в нашу страну, в наш народ. А государство Израиль лишилось своего верного гражданина, солдата, патриота. Я не знаю, что будет с ним дальше, не поскользнется ли он на своем пути, не станет ли лжецом, преступником, но его жизнь в опасности. И в этом виновата госпожа Шуламит Виноград... Работники Сохнута часто направляются в Рим и Вену, чтоб изучить причины "неширы" (проезда евреев-эмигрантов мимо Израиля - Г.С.) Вместо того, чтобы катить в Рим и Вену, я бы советовал работникам Сохнута поехать на улицу Штраус, что куда ближе, и посидеть часа два в коридорчике, где сидят олим, которые пришли на прием к госпоже Виноград. Они бы увидели столько слез и обид, услышали столько жалоб, что им не надо было бы ездить в Рим и Вену.
Да, мы получаем свои копеечные олимовские льготы из рук госпожи Виноград. А это холодные, корыстные, недобрые руки. Даже если самый лучший подарок вам швырнут в лицо, вы почувствуете не благодарность, а обиду...
Я обвиняю госпожу Виноград в том, что вся ее деятельность компрометирует государство Израиль и наносит прямой ущерб этому государству и еврейскому народу.
Иногда говорят, что виновата не Виноград, а система, система абсорбции. Но почему прятать Шуламит Виноград за "систему", которую нельзя привлечь к ответственности? Прохвосты очень любят прятаться за такие ширмы, как "система"... Я думаю, что когда-либо еврейский народ предъявит суровые обвинения, которые я предъявляю сейчас Шуламит Виноград, всем руководителям нашего государства. Думаю, они не уйдут от ответственности, их сурово осудят потомки. А, возможно, и современники."
Тут зазвучал в магнитофоне, приглушая шорохи ленты, другой голос, гулкий, молодой:
- "Поскольку мы пригласили на сегодняшнее обсуждение госпожу Виноград и других работников министерства, а они не явились, тем самым выразив своё отношение к русской алие еще раз, мы вынуждены превратить общественное -обсуждение в общественный суд над Шуламит Виноград... Сегодня мы судим заочно социального работника иеруса-лимского отделения Министерства абсорбции Шуламит Виноград за ее враждебное отношение к алие... "
Наум выключил магнитофон и, пряча его в портфель, сказал собравшимся, что Давид Дар всех этих волнений не пережил. Не под силу они старому человеку...
Все долго молчали. Казалось, слова были тут ни к чему. Наконец, из группки новичков, сидевшей у дверей, поднялся рослый сухощавый человек лет семидесяти и, вытянув руки по швам, доложил, что его зовут Курт. Курт Розенберг*. Все тут же повернулись к нему: знали из газет, Курт Розенберг личность историческая - воспитанник Корчака, живой осколок Катастрофы. Недавно, в "Ем Хазикорон" - день памяти жертв Катастрофы - именно он зажигал факел.
Курт Розенберг снял с головы фуражку, сшитую на фасон польской конфедератки и, не отвечая на вопросы о своей персоне, сообщил, что он делегирован сюда жителями Центра абсорбции города Кирьят Гат.
- Вот раскладка пособия на семью из двух человек, проживающих в нашем Центре более полугода. - Курт достал из кармана листочек. - После платы за квартиру, свет, газ, воду и прочее остается 194 шекеля на месяц. Значит, в день 6,5 шекеля. А зимой - 3 шекеля. Это как раз на два стакана сока или намыленную веревку... - Он сел, натянув на голову конфедератку и всем своим видом показывая, что явился не для воспоминаний.
Тишина становилась невыносимой. Но тут, наконец, поднял руку второй незнакомец, тот самый, что показался Науму "памятником Гоголю". Да где же он, в самом деле, видел этого рыжего? Наум машинально взглянул в сторону доктора Зибеля, который почему-то заметно нервничал, и понял, что даже если делового разговора ныне и не получится, а будет лишь детский крик на лужайке, цирк, не стоит начинать обсуждение с номера "рыжий олим у ковра". Он знает этих "весельчаков". В газетах они уж не ругаются, устали ругаться! Иронизируют над своими бедами: "Стонет русская алия. Этот стон у нас песней зовется..."
"Может, рыжий - австралиец? - подумал он. - Ведь говорили, придут четверо русских и один австралиец... Австралия - это поспокойнее..."
И тот уж тянет руку с такой силой, что песочный пиджак расстегнулся.
А больше никто высказаться не спешит. Бороды понурились, перешептываются. Значит, начинать с рыжего?..
- Пожалуйста!.. Только вот что хочу сказать. Тут все знают Друг Друга. Большинство - четверть века вместе. Вы же - терра инкогнито. Немножко о себе, хорошо? Так сказать, автобио...
Рыжий застегнул на верхнюю пуговку пиджак, аккуратист, видно, начал спокойно: - Меня зовут Элиезер или Эли Герасимов, я родился в Ленинграде. По образованию инженер-строитель. Последние пятнадцать лет - журналист.
"Пролез-таки газетчик! - изумился про себя Наум. - Что за напасть!"
- В какой газете работали, если это не советский секрет?.
- В "Литературной"!. И не только. Последние годы много писал об убитых поэтах. Рассказывал о них по телевиденью.
- Вот оно что! - вспомнил Наум. - Измучился. Знакомая физиономия, где видел? Слушал по программе "Время" ваш рассказ о поэте Олейникове, по сей день памятен... - он заулыбался дружелюбно и продекламировал: "Страшно жить на белом свете,
В нем отсутствует уют..." Эли не улыбнулся в ответ, продолжил негромко: "Ранним утром, на рассвете,
Волки зайчика жуют..." Все засмеялись, стали смотреть на новенького с интересом: вон что за птица залетела! Наум спросил добродушно: - Признайтесь честно, что в Москве вы были Николаем. Откуда может быть у москвича такое шикарное израильское имя? Элиезер, а? - Наум думал, теперь-то улыбнется Николай-Элиезер, перестанет взирать на всех отчужденно. Увы, похоже, не до юмора Елиезеру. Не повеселишься, когда на улицу выкидывают!