Люси сразу же оттолкнула Страйка, поспешно вытирая лицо. С фальшивым весельем она воскликнула,
— Как все прошло, Люк, ты выиграл?
— Да, — отозвался Люк из коридора, и Страйк заметил, что его голос сломался с тех пор, как он видел мальчика в последний раз. — Три-один. Они были жалкими.
— Фантастика! Если ты грязный, сразу иди в душ, — крикнула Люси и добавила. — Дядя Корм здесь.
Люк ничего не ответил на это, а сразу побежал наверх.
Теперь на кухню вошел зять Страйка, его спортивные штаны были влажными. Страйк предполагал, что он должен тренировать или руководить командой своего сына. Грег был сметчиком, к которому Страйк питал чувства, которые никогда не достигали уровня симпатии.
— Все в порядке? — спросил он, переходя от Страйка к Люси.
— Я только что говорила о Теде, — сказала Люси, чтобы объяснить свои покрасневшие глаза и румянец.
— Я говорил ей, что это вполне естественно, что он немного забывается, — пренебрежительно сказал Грег Страйку. — Сколько ему сейчас, восемьдесят с лишним лет?
— Семьдесят девять, — сказала Люси.
— Ну, это почти восемьдесят с лишним лет, не так ли? — сказал Грег, направляясь к буханке бананового хлеба.
— Проходи в гостиную, — сказала Люси Страйку, наливая чай. — Там мы все обсудим.
Грег, которому, очевидно, не хотелось говорить о самочувствии их дяди, не стал возражать против того, что его исключили из разговора.
Гостиная с ее бежевым гарнитуром из трех предметов не изменилась с тех пор, как Страйк был там в последний раз, за исключением того, что школьные фотографии его племянников были обновлены. Большая фотография дяди Теда и тети Джоан, датированная восьмидесятыми годами, стояла на почетном месте на полке. Страйк хорошо помнил, как выглядела эта пара: волосы Джоан на морском бризе были такими пышными, какими только мог их сделать лак для волос, и Тед, самый крупный и сильный член местной спасательной команды. Усевшись на диван, Страйк почувствовал, что ему следует повернуть картину лицом к стене, прежде чем вызывать воспоминания об общине Эйлмертон, ведь его тетя и дядя посвятили столько сил тому, чтобы попытаться защитить племянников, которых Леда бросила на них, а затем забирала так же непредсказуемо, как и все, что она делала.
Осторожно прикрыв дверь за остальными членами семьи, Люси села в кресло и поставила кружку с чаем на приставной столик.
— Мне очень жаль, — повторила она.
— Не извиняйся, — сказал Страйк. — Поверь мне, я знаю.
— Правда? — сказала она со странной ноткой в голосе.
— Это было чертовски ужасное место, — сказал Страйк. — Не думай, что я забыл.
— Кто-нибудь из тех, кто был в сообществе Эйлмертон, еще там?
— Только одна, насколько я знаю, — сказал Страйк. — Она утверждает, что была жертвой Кроутеров. Она замужем за главой церкви.
— Как ее зовут?
— Мазу, — сказал Страйк.
— О Боже, — сказала Люси и снова закрыла лицо руками.
Ужасные подозрения теперь терзали Страйка. Он считал, что ничего более серьезного, чем чувство страха и иногда голода, не произошло ни с одним из них в общине Эйлмертон; что они едва избежали того, о чем потом писали в прессе. В его памяти он всегда был с Люси, держался рядом и старался, чтобы ее никуда не приглашал ни один из братьев Кроутер. С соседних матрасов на полу брат и сестра шептались по ночам о том, как они ненавидят это место, как хотят, чтобы Леда забрала их отсюда. Это было все, что произошло, не так ли? В это он верил долгие годы.
— Люс? — сказал он.
— Разве ты не помнишь ее? — свирепо спросила Люси, опуская руки. — Разве ты не помнишь эту девушку?
— Нет, — честно ответил Страйк.
Обычно у него была отличная память, но Эйлмертон был для него размытым пятном, скорее ощущением, чем фактом, зловещей черной дырой в памяти. Возможно, он намеренно старался забыть отдельных людей: лучше, конечно, отправить всех в безликую трясину, через которую никогда не надо будет пробираться, теперь, когда все кончено.
— Да. Очень бледная. Заостренный нос. Черные волосы. Всегда в какой-то неаккуратной одежде.
Что-то сдвинулось в памяти Страйка. Он увидел пару очень коротких шортиков, тонкую кофточку с вырезом и растрепанные, темные, слегка сальные волосы. Ему было двенадцать лет: гормоны еще не достигли того подросткового пика, когда малейший признак неподдерживаемой груди вызывает неконтролируемое, иногда до ужаса заметное возбуждение.
— Да, это что-то напоминает, — сказал он.
— Так она все еще там? — спросила Люси, теперь уже учащенно дыша. — На ферме?
— Да. Как я уже сказал, она вышла замуж…
— Если она была жертвой, — процедила Люси сквозь стиснутые зубы, — то уж точно распространила это повсюду.