«Я гулял, не особо думая, куда я иду. — сказал он, — наслаждаясь свежим воздухом и с поглядывая па встречных, пока не дошел до более людных кварталов. И неожиданно я встретил Орфорда, своего старого университетского друга. А затем… Затем мы прекрасно провели время. Я наконец понял, что это значит — быть молодым мужчиной, и почувствовал, что у меня в жилах тоже течет кровь. Сегодня я опять встречаюсь с Орфордом; мы проведем вечер в ресторане. Неделю или две я буду развлекаться и слушать полночным бон часов, а затем мы с тобой отправимся путешествовать».
Трансформация моего брата была невероятно быстрой; за несколько дней он превратился в одного из тех бездумно-веселых бездельников, что слоняются по тротуарам западной части Лондона; он сделался завсегдатаем кабачков, стал разбираться в танцах и буквально на глазах начал оплывать жиром. О Париже больше не было сказано ни слова — он явно нашел все необходимое для счастья в Лондоне. Я была довольна, и все же немного волновалась: в его веселости было что-то такое, что определенно мне не нравилось, хоть я и не могла выразить свои чувства в словах. Это накапливалось понемногу — он по-прежнему возвращался рано утром, и ничего конкретного о его развлечениях я не знала. Но однажды во время завтрака я заглянула ему в глаза и вдруг поняла, что передо мной сидит незнакомец.
— О Боже, Фрэнсис! — закричала я. — Фрэнсис, что с тобой?
Рыдания сотрясли мою грудь, и я больше не в силах была говорить. Вся в слезах, я выбежала из комнаты; я ничего не понимала и вместе с тем какой-то своей частью знала все. Я вспомнила тот вечер, когда он впервые отправился на прогулку, и перед моими глазами встала картина закатного неба: облака, похожие на пылающий город, и кровавый дождь.
Я попыталась прогнать эти мысли, убеждая себя, что ничего страшного не произошло, а за ужином решила заставить его назначить дату нашего отъезда в Париж. После того, как мои брат выпил лекарство, которое он продолжал принимать все это время, мы довольно мило поговорили. Я уже собиралась завести речь о нашей поездке, когда слова вдруг застряли у меня в горле, и я ощутила в груди невыносимую ледяную тяжесть — словно меня заживо придавила тяжелая крышка гроба.
Мы ужинали без свечей: лишь слабое мерцание заката освещало комнату, а ее стены и углы скрадывала тень. Я глядела в окно и думала над тем, что сейчас скажу Фрэнсису, а небо в просвете между контурами двух соседних здании пылало багровым огнем, совсем как в тот достопамятный вечер; темные массы облаков, из-под которых прорывались лучи заката, напоминали клубящийся над городом дым, и все это приобретало особо зловещую красоту из-за сверкавшей над самым горизонтом яркой огненной полосы, похожей на поверхность кровавого озера.
Мой взгляд упал на руку брата, лежащую на столе, и я вдруг увидела на его кисти, между большим и указательным пальцами, странную отметину — это было небольшое пятно размером с шестипенсовую монету, похожее на кровоподтек. Но какое-то чувство подсказало мне, что это не кровоподтек. Мой Бог! Если бы человеческая плоть могла пылать огнем, а огонь мог бы быть черным как сажа, то это было бы как раз тем, что предстало перед моими глазами. Не успела я толком ничего об этом подумать, не yen ели мои чувства облечься в слова, как меня охватил темный ужас, и в глубине души я поняла, что вижу клеймо. На мгновение у меня потемнело в глазах, а когда ко мне вернулась способность видеть, я была одна в темной комнате. Я услышала, как мой брат выходит из дома.
Время было уже поздним, но я надела шляпку и побежала к доктору Хабердену. В его приемной, еле освещенной пламенем свечи, которую доктор вынес Особой, дрожащим голосом я рассказала ему обо всем, что творилось с братом начиная с момента, когда он впервые принял лекарство, до сегодняшнего дня.
Когда я закончила свой рассказ, доктор некоторое время изучал меня с сочувственным выражением лица, а затем сказал:
«Дорогая мисс Лейцестер, вы явно были сильно озабочены состоянием вашего брата; я уверен, что вы очень волновались по его поводу. Разве не так?»
«Конечно, я волновалась, — ответила я. — Но последнюю неделю или две я волнуюсь ничуть не меньше».
«Я это вижу. Вы, разумеется, знаете, какая любопытная вещь человеческий мозг?»
«Доктор, я понимаю, что вы хотите сказать, но происходящее со мной — не самообман. Я видела то, о чем говорю, своими глазами».
«Да, разумеется. Но перед этим вы долго глядели на яркие лучи заката, вот и объяснение. Завтра вы все увидите в другом свете, я в этом уверен. Но прошу вас помнить, что я всегда к вашим услугам; без колебаний приходите или посылайте за мной, если что-нибудь вызовет ваше беспокойство».
Не могу сказать, что разговор с доктором успокоил меня. Я по-прежнему была охвачена тоскою и страхом, и по-прежнему не знала, что предпринять. Когда на следующий день я встретила брата, я заметила, что его правая рука, на которой я ясно видела пятно черного огня, обмотана платком.
«Что с твоей рукой, Фрэнсис?» — спросила я спокойным тоном.
«Ничего страшного, — сказал он. — Вчера я порезал палец, и кровь долго не унималась. Так что я замотал его кое-как».
«Если хочешь, я аккуратно забинтую его».
«Спасибо, милая, этого платка достаточно. Как насчет завтрака? Я голоден».
Мы сели за стол. Он практически ничего не ел и не пил, а когда я делала вид, что не смотрю на него, украдкой бросал мясо собаке. Я никогда не видела у него такого выражения глаз; мне пришло в голову, что этот взгляд не имеет в себе ничего человеческого. Он был таким же пугающим и необъяснимым, как и пятно, которое я вчера видела у него на руке, и все это не было иллюзией или обманом чувств.
Вечером я опять отправилась к доктору.
Он недоверчиво покачал головой и на несколько минут погрузился в размышления.
«Вы говорите, что он до сих пор принимает лекарство? Но зачем? Насколько я понял, все описанные вами симптомы давно исчезли. Зачем продолжать лечение, если он уже здоров? А кстати, где приготовили лекарство? В аптеке Сэйса? Я давно уже никого туда не посылал; старик, по-моему, уже не особо соображает, что к чему. Давайте-ка сходим к нему вместе. Попробую с ним поговорить».
Мы вместе дошли до аптеки; старый Сэйс знал доктора Хабердена и с готовностью согласился ответить на наши вопросы.
«Уже несколько недель вы посылаете лекарство по этому рецепту мистеру Лейцестеру», — сказал доктор, протягивая старику исписанный листок бумаги.
Аптекарь неуверенно надел свои огромные очки и трясущейся рукой развернул перед ними бумажку.
«Да-да, — сказал он. — Осталось совсем чуть-чуть. Это довольно редкое лекарство. Раньше у меня был запас, но теперь придется возобновить его, если мистеру Лейцестеру нужно будет еще».
«Не позволите ли мне взглянуть на то, что у вас осталось?» — спросил Хаберден.
Аптекарь протянул ему стеклянную бутылку. Доктор вынул пробку и понюхал содержимое, а затем бросил на аптекаря странный взгляд.
«Где вы это взяли? — спросил он. — И что это? Это вовсе не то. что я прописывал. Да, да с этикеткой все в порядке, но это совсем не то, что значится в рецепте».
«Оно давно хранится у меня, — испуганно ответил старик. — Я получил его по своим обычным каналам. Его редко прописывают, и оно стоит у меня на полке уже несколько лет. Осталось совсем немного».
«Вам лучше отдать его мне, — сказал доктор. — Боюсь, тут что-то не так».
Мы молча вышли из аптеки. Доктор нес под мышкой бутылку, тщательно завернутую в бумагу.
«Доктор Хаберден, — позвала я, когда мы немного прошли, — доктор Хаберден!»
«Да», — откликнулся он, кинув на меня мрачный взгляд.
«Я бы хотела знать, что принимал мой брат по два раза в день в течение последнего месяца».
«Сказать откровенно, мисс Лейцестер, не имею понятия. Поговорим об этом у меня дома».
За всю дальнейшую дорогу мы не проронили ни слова. Когда мы вернулись к доктору, он попросил меня сесть и принялся расхаживать по комнате; его лицо выражало глубокую озабоченность.