У акации, близ Теленешт, дорогу нам загородил исполкомовский «газик». Товарищ Синица! О, какая честь! Его тоже увешали шелковыми лентами. К груди приладили букетик. И сразу наша свадьба стала моторизованной. Жених посредине, его почтенные отец и мать по бокам. Посаженые родители за спиной, словно ангелы-хранители.
Закашлял, зачихал «газик». Мы скатились с лесистых холмов. На удалое гиканье у въезда в село откликнулись голоса с невестиного подворья. Грянул «марш горниста». Бедный Евлампий! Разве сравнишь его ораву с командой бади Володи? Это был настоящий марш: бадя Володя в армии служил военным дирижером.
Велика власть музыки. Я все позабыл: и то, что моя невеста выходит замуж за другого, и служебные передряги, и райкомовскую проработку. Не сводил глаз с бади Володи. Среднего роста, в овчинном кожухе с серебристым воротником, в смушковой качуле с круглым верхом. В левой руке серебряный кларнет. Редко прикладывал инструмент к губам, больше дирижировал им. Но я заметил: никто не указывал баде Володе, когда и что играть. Перед каждым музыкантом на пюпитре лежали ноты. Весь распорядок свадьбы был означен в этих тетрадях.
И духовые инструменты были всех калибров: от кларнета до баса с раструбом, будто церковный колокол.
Я что-то подзабыл свои обязанности. Вместо того чтобы как можно дольше танцевать с калачом, вздыбливать жеребца, наводя ужас на женщин, я быстро спешился. Хотелось поскорей спокойно послушать музыку.
— Ну, что вы хотите, у него кошки на сердце скребут… — слышал я, как обо мне шептали.
— Не до веселья бедняге…
Когда я спрыгнул с коня, Мариуца подступила ко мне, с налету толкнула высокой грудью.
— Говорила я — она замуж выходит!
— Выходит…
— Поделом тебе! — И удалилась гордо.
Георге Негарэ суетился так, что лоб вспотел. Распахнул двери погреба. Бадя Василе приступил к работе: отцеживал вино в глубокую бадью, потом наполнял бутылки, кувшины, бурлуи. У ступенек погреба бутылки выстроились, точно солдаты. К невесте приехал жених! Помчались дружки во все концы, держа в руках полные бутылки. Потом по всем направлениям из рук в руки стали переходить стаканы. За будущее счастье… Буль, буль, буль… Чтобы ладили друг с другом, как хлеб и соль… Буль, буль, буль… Ваше здоровье! Чтобы внуков растили в радости… Течет рекой вино. И потоком текут пожелания…
Дед ходит довольный. Чуть тепленький, в самый раз. Останавливается у погреба.
— Эй, Василе, беш-майор…
— Слушаю, дед Тодерикэ.
— А откуда трубачи-бородачи?
— Из Бравичей, дедушка.
— Гляди-ка, капельмейстер их… с часами на руке! По часам играет!
— У каждого свое… Ваше здоровье, дед Тоадер… Чтоб невесте хорошо икалось.
— Не умеешь ты пить из бутылки…
Бадя Василе ловко поворачивается и через минуту выходит с бадьей вина.
— Что ж, Василе!.. Чтоб и тебе пилось, когда я пью!.. Будь здоров и счастливого праздника!.. Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить: и одной рукой не к уху подносишь.
Протрубили сбор. Невеста повязала своих подружек, приятелей. Повязала и меня. Что-то выдохнула мне шепотом. Ее бормотание, теплый запах разгоряченного тела причиняли мне боль. Что-то ожесточилось во мне. Я даже не обратил внимания, как она выглядит.
Но когда увидел Вику в разгар свадьбы, посредине хоровода, сердце у меня дрогнуло. Высокая, на тонких каблуках, статная, вызывающе оживленная… Глаза смеялись, не могли насытиться счастьем…
О девушки, цветы земли! В каждой из вас таится королева. Прозябает невеста… И дремлет потаскуха. Вика, Виктория! Она даже не касалась земли. Снежинка! Лишь легкими перстами касалась руки жениха. Изящество, достоинство… Откуда это у королевы полей? У девушки, исхлестанной дождями? От нежности лепестков? От узорных соцветий? От изгибов холмов? От тайны первородного греха?
Голова у меня гудела. Даже не помню, как вышел из калитки. Рывком стянул с себя ленты, полотенца. Долго плакал на чердаке конюшни. Как в детстве.
Кони жевали сено из яслей. Что они понимали? За каждую былинку счастья приходится платить сполна. И несчастье одних — счастье других. Несчастный человек — самый искренний. Я тоже был искренен. Отряхнул одежду, спустился в погреб, нацедил бутылку вина. Из непочатой бочки. И пошел к покойному двоюродному брату Андрею.
Застал только тетушку Анисью. Перед ней лежала пачка писем с фронта. Она их перебирала каждый раз, когда дочки уходили из дому. Разворачивала, беседовала с сыном, погибшим на фронте. Не могла наговориться.