— Что ответит моя богиня? — требовательный голос прорвался сквозь сияющую стену, отделившую Аполку от ставшего вдруг прошлым мира, — могу ли я надеяться?
На что? От нее что-то зависит, что-то важное для него? Да она отдаст ему все — сердце, жизнь, душу, только б он не исчез, не рассыпался белыми лепестками, как витязи ее снов.
— Прелестная Аполка молчит, но молчание может значить так много. Оно может убить, а может дать жизнь.
— Что? — выдохнула девушка, — что я должна сделать?
— Богиня не может быть никому должна, — голос алата стал хриплым, словно он был болен или это она больна? — но я воин, я должен знать правду. Если прекрасная Аполка велит мне уйти, я уйду. Я смогу жить, смогу сражаться, но мир для меня погаснет.
Она все еще не понимала, только сердце билось часто-часто. Миклош опустился на колено и склонил голову.
— Каков будет приговор?
— Приговор? — пролепетала девушка, — приговор?
— Аполка отдаст мне свою руку, — витязь резко поднял голову, в темных глазах сверкнули золотые искры, — и сердце?
Аполка вздрогнула, лунный свет разбился о шитую золотом перевязь любимого. Из раскрытых окон донеслись звуки лютни — пришел менестрель, тот самый, что пел о любви, победивший саму смерть.
— Аполка, — шептал Матяш, — одно слово, только одно. Да или нет?
— Не здесь, — девушка, поразившись собственной смелости, схватила чужую руку, горячую и сильную, — не здесь. Идем.
Они бежали через белую от ночных амапол поляну, а вокруг плясали светлячки, а, может, это были звезды? Матяш молчал, но когда Аполка споткнулась, подхватил ее на руки.
— Куда? — спросил он, и девушка, не в силах ответить, махнула рукой вперед, туда, где заросли были всего гуще, но сквозь них упрямо светилась зеленая звезда.
— Голубка, — шептал Матяш, — белая голубка с зелеными глазами… Моя голубка…
Поляна кончилась, над ними сомкнулись усыпанные невидимыми в темноте колокольчиками ветки, пылающие щеки остудила роса. Сюда музыка не доносилось, но где-то рядом заливался соловей.
— Куда? — повторял Матяш, и Аполка, все еще не в силах говорить, показывала.
Заросли барбариса, поляна уже увядших примул, форелевый ручей, живая изгородь, старая акация... Девушка только слегка шевельнулась, и державшие ее руки, такие сильные и такие нежные уже опускали ее на землю.
— Это здесь? То, что ты хочешь мне показать?
Это здесь, но как рассказать о повязанной ночью ленте, засыпанном колодце, алой бабочке, предсказавшей счастье?
— Миклош…
— Да?
— Это… Это очень старое место. Раньше тут было… Были…
— Сюда приходили спутники прежних? — в голосе Миклоша не было удивления, напротив, — в Алати много таких мест — Вешани, Радка, Сакаци…
— Они и сейчас здесь, — она должна ему рассказать, чтоб он понял, она не будет иметь тайн нет, не от мужа, от любимого, единственного, родного, — я умирала, а они меня вернули. Это было на весеннем Изломе, они рассыпались лепестками вишен.
Миклош, я люблю тебя, только тебя и навсегда. Я умру за тебя, я… Ты — моя жизнь, я не верила…Не понимала.
— И я не понимал, — Миклош сжал ее руку до боли, — не знаю, тут ли они, но кровью клянусь, ты будешь со мной счастлива! И будь я проклят во веки веков, если я тебя обману
— Миклош… Я не предам тебя, никогда не предам. Только не тебя!
Это был ее первый поцелуй, и он был таким же, как в балладах. Нет, в четыре, в сорок раз прекраснее. Стена из белых лепестков сомкнулась, отделяя двоих от пиров, разговоров, войн, боли, смерти, старости. Аполка смеялась, плакала, шептала что-то безумное и слышала в ответ самые нужные в мире слова, а рядом пел соловей, захлебываясь от весны и радости.
«Шел 378 год Круга Молнии, когда господарь наш и герцог Матяш Медвежьи Плечи задумал женить старшего сына и наследника Миклоша на единственной дочери герцога Штранского Аполлинарии. И была та Аполка красы необычайной. Давно Уэрта не видела столь прекрасной невесты и столь мужественного жениха.
(Хроника монастыря святого Ласло Алатского)
Глава 2
Был у господаря нашего Матяша друг и побратим Пал Карои. Простого он был роду, но мужество его и верность вознесли его превыше знатнейших вельмож. Матяш не раз хотел пожаловать Карои за службу богатые владения, но тот отказывался, не желая расставаться со своим другом. Так и шли кони герцога нашего Матяша и Пала Карои рядом, пока в стычке с гайифцами Карои не был тяжело ранен. Смерть его пощадила, но он ослеп. Матяш просил друга принять богатые земли и дом в Алати, но Пал сказал, что по воле Создателя он одинок, и ему некому передать титул и владения, и тогда господарь назначил Пала Карои пожизненным управителем замка Сакаци.
(Хроника монастыря святого Ласло Алатского)
Барболка Чекеи любила петь, а в этот день не петь было невозможно. Особенно на лесной дороге. Близился полдень, внизу, в долине стояла иссушающая жара, но поросшие буками склоны защищали от зноя.
Дорога была не то, чтоб заброшенной, просто в будний день все при деле. Те, кому надо было на торги, проехали утром, остальные были, кто в поле, кто на виноградниках, а господа по жаре не ездят, вот Барболка и пела в свое удовольствие. Слышать девушку могли разве что облака да старая собака, увязавшаяся за хозяйкой то ли со скуки, то ли в надежде перехватить в Яблонях пару косточек.
Правду сказать, отправляясь в Яблони к тетке, Барболка была зла на весь свет вообще и отца, пропившего ее монисто и оставшуюся после матери шаль, но долго злиться девушка не умела. Пьяненький родитель и лесная лачуга остались позади, светило солнце, цвела кошачья роза, синие стрекозы гонялись за мухами, и обида куда-то делась. Барболка сошла с дороги, нарвала травяных гвоздик, соорудила себе венок и поняла, что счастлива, несмотря на папашу и жениха. Хорошего жениха — молодого, красивого, богатого. Ферек Надь был сыном мельника, Барболка Чекеи дочкой спившегося пасечника, за которой приданого — пара черных глаз да коса в руку толщиной.
На свой счет девушка не обольщалась, глядеть-то на нее глядели, да женихов у бесприданницы было раз два да и обчелся. Кто побогаче да повидней или женат, или родители за хвост держат. Когда в Золотую Ночку[2] Ферек напоил голодранку молодым вином, мельничиха чуть собственным языком не подавилась, но сын уперся. Или Барболка или никто. Мельник принял сторону сына, и Барболка надела браслет. Серебряный, с сердоликами. Дорогой браслет, красивый. Жаль, папаша его не пропил. Тогда б от нее все отстали.
Барболка упрямо мотнула головой и запела о веселой малиновке.
— Птичка моя птиченька, — выпевала девушка, шагая между серебристых расписных стволов, — где летала,
Ну и что, что она встала на рассвете и выскочила из дома натощак? Ну и что, что ноги начинают уставать, а до Яблонь еще далеко? Ну и что, что ей не в чем идти в церковь, а Ферек носит синюю жилетку и нос у него утиный?
2
В Алате лето начинается в Соловьиную ночь (ночь летнего солнцестояния), осень — в Золотую ночь (осеннее равноденствие), Зима — в Седую ночь (зимнее солнцестояние), весна — в Березовую ночь (весеннее равноденствие).