- Не сердитесь на него, - сказал я, - он со мной познакомился и, кажется, полюбил меня. Он все до вашего прихода занимал меня разговорами. Я ему очень благодарен.
- Что касается до этого, он у меня, я вам скажу, мальчик неглупый, и все бы, изволите видеть, как следовало, да ее сиятельство княжна изволит нас немножко побалывать. Ваня! пойди-ко к маменьке домой, а я сейчас к князю доложить о вашей воле…
Князь прохаживался по большой зале, украшенной сверху донизу картинами, заложив руки назад. Увидя меня входящего, он пошел ко мне навстречу.
- Очень, очень рад вашему приезду, - говорил он, взяв меня за руку… - Ну что? вы насмотрелись на нашу пеструю Москву? Теперь вы совсем к нам в деревню, не правда ли?
- Да, князь, совсем. Какое у вас чудесное собрание картин! - заметил я, с любопытством смотря на стены.
- Здесь еще не все, не все, - и лицо князя заметно просияло, он оживился. -
Мой дед был большой любитель живописи и знаток. Вам известно, что и я немножко знаю толк в картинах. У меня есть славные вещи из школы Карачча, оригиналы Гвидо и Альбани. Погодите, мы с вами…
Он не договорил, потому что вдруг в соседней комнате кто-то с силою ударил по клавишам, так что мы оба вздрогнули, и вслед за этим раздался женский голос, сильный, звучный и страстный, доходящий до сокровенной глубины души.
- Это, кажется, последняя сцена из глюковой "Армиды". Дочь моя с некоторого времени, к сожалению, пристрастилась к немецкой музыке, - сказал с улыбкою князь, подходя к двери комнаты, откуда раздавались звуки. Я следовал за ним.
В этой комнате за роялем сидела она. Ее темные волосы длинны и густы, ее локоны опущены до плеч, ее белое, немного продолговатое лицо едва-едва оттеняется легким румянцем; круглые брови немножко приподняты; длинные ресницы вполовину закрывают бледно-голубые глаза, которые иногда кажутся серыми; все это вместе так хорошо, так легко и воздушно, что на нее нельзя насмотреться. Я недавно прочел шекспиров Сон в летнюю ночь, и мне кажется, что Титания должна непременно походить на княжну… Но все это - слова, слова… они не дадут тебе и приблизительного понятия о ней, об этой княжне. К тому же все описания красоты, как бы ни были красноречивы, до невероятности надоели и прискучили… Недаром же в Москве ее величают красавицей. Она, должно быть точно,
Как величавая луна, Средь ясен и дев блестит одна. Она поразила меня с первой минуты; я остановился перед нею, проникнутый благоговейным трепетом, как перед дивной картиной великого мастера, и не мог отвести от нее глаз; сердце мое сильно билось в груди… Боже, боже, как хороша она!
Она не заметила, как я и князь вошли в комнату. Мы остановились у окна. Она продолжала петь… глаза ее горели, она, казалось, вся была проникнута вдохновительною силою композитора. Вдруг, вообрази мое удивление, на половине сцены княжна смолкла. Раза два зевнула, впрочем, с большою грациею, потом перевернула ноты, лежавшие на пюпитре, еще зевнула и наконец оборотилась к окну.
Она нимало не удивилась, увидев князя, и посмотрела на меня с ужасающим равнодушием.
- Браво, браво, Lise! - воскликнул князь, когда она подходила к нему. - Зачем же ты не продолжала? Мы тебя расположились слушать. Однако лучше, если бы ты спела нам что-нибудь из Россини.
- Как я устала! - сказала княжна, - как мне жарко! Если бы вы могли вообразить, как я устала! Мы с мисс Дженни ездили верхом и, верно, сделали верст десять. Бедная Дженни теперь лежит.
Князь представил меня дочери.
Она сделала едва заметное движение головою, мельком взглянув на меня.
"О, какая она важная!" - подумал я.
- Что же? мы будем сегодня завтракать? - продолжала княжна, обращаясь к отцу,
- я ужасно проголодалась…
- Завтрак готов.
Мы отправились в залу. Удовлетворив свой аппетит, княжна, утомленная, села в кресла и прислонилась головой к высокой подушке этих кресел.
- Зачем же ты ездишь так далеко? - спросил ее князь. - Не дурно ли тебе? ты так бледна!
- О, нисколько!.. - И она вскочила с кресел и с быстротою изумительною очутилась у балкона, заставленного цветами, позабыв об усталости, на которую жаловалась за минуту перед тем.
- Зачем здесь так много наставили тюбероз? от них всегда такой сильный запах, от них у меня болит голова.
- Не правда ли, в этом старике есть что-то рембрандтовское? - сказал мне князь, не обращая внимания на капризы дочери и показывая на одну из картин, изображавшую старика за книгой.
Я подошел поближе к картине. Картина точно была недурна, и я распространился в похвалах ей, к немалому удовольствию князя, который, сколько я замечаю, ужасно высоко ценит свою небольшую галерею.
Княжна подошла к нам. Она посмотрела на меня в этот раз довольно милостиво и довольно пристально.
- Не правда ли, Москва очень скучна? - спросила она меня.
- Я еще не успел в ней соскучиться; для меня в Москве все так ново…
- Да!.. вы любовались видами.
- Кстати, где эти московские виды, которые ты сделала карандашом на память?
- Я разорвала их.
- Можно ли это?.. - Князь пожал плечами.
- Княжна любит заниматься рисованием? - осмелился спросить я, не обращая, однако, вопрос мой прямо к ней.
- О, я большая артистка! - отвечала она очень серьезно.
Целый день, возвратясь от князя, я устраивал свои комнаты и обедал у себя.
Вечером, часу в десятом, он прислал меня звать к чаю. Тут я увидел, кроме рыжей и молчаливой англичанки, новое лицо - тетушку князя и бабушку княжны, девицу лет 65-ти, в морщинах, с маленькими усиками, с блестящими перстнями на сухощавых руках, ненавистницу всего нового, без умолку воркующую про блаженные времена
Екатерины и Павла. Чай был приготовлен в комнате, отделанной во вкусе помпейском. Это любимая комната князя. Княжна сама разливала чай; мы все уселись около круглого стола, на котором блестел великолепный серебряный самовар… Руки княжны точно изваяны из мрамора, пальцы продолговатые, тонкие и белые. Она подала чашку своей бабушке, потом мне. Бабушка отведала чай и поморщилась.
- Ты, странное дело, - ворчала она, - до сих пор не можешь выучиться приготовлять как следует чай: или слишком сладко, или совсем без сахара. Я в твои лета, Lise, была такая мастерица делать и разливать чай, что, бывало, светлейший князь Борис Дмитриевич, который езжал к нам всякий божий день, выпивал чашек по пяти моего чая и не мог им нахвалиться, а он был знаток в чае!
Княжна улыбнулась.
- На вас не угодишь. Не правда ли, мой чай не так дурен, как уверяет бабушка? - - сказала она, обращаясь ко мне.
Не знаю отчего, но я смешался, покраснел и несвязно пробормотал что-то.
Старушка с усиками престрашно посмотрела на меня.
Княжна не могла не заметить моего смущения. Может, оттого, что ей стало жаль меня, она снова обратилась ко мне.
- И вы, верно, будете пить еще? Я не устану наливать вам. Мне только хочется доказать бабушке, что и моего чая можно выпить до пяти чашек.
Дрожащею рукою подал я княжне выпитую чашку и поблагодарил ее.
Князь позвонил и велел подать сигар.
- Вы курите? - спросил он меня.
- Очень мало и редко… - А ты знаешь, какой я охотник курить, и в эту минуту я стал бы курить с большею приятностью, но пускать дым при дамах и в такой великолепной комнате мне показалось невежливо.
Княжна, в то время как бабушка подозвала к себе зачем-то лакея, взяла со стула сигару и подала ее мне и сказала вполголоса: "Пожалуйста, курите".
- В деревне смело можно курить и при дамах, - прибавил князь.
Старушка с усиками, увидев меня с сигарою во рту, еще страшнее посмотрела на меня.
- Курить при дамах, - заворчала она, относясь к князю, - на даче, в деревне или в городе в наше время считалось величайшим невежеством. Я помню, как молодой граф, сын графа Александра Кирилловича, однажды на блистательном бале у покойной матушки, - на бале, который удостоила своим посещением блаженной памяти императрица, - сказал при дамах, что он охотник до трубки. Что ж вы думали, князь? Да мы, девицы, перестали смотреть на него, все от него стали бегать, как от чумы.
- Времена не те, бабушка!
- Знаю, княжна, знаю. Вы теперь ни за что не в претензии: при вас мужчины лежат, а вас это нимало не оскорбляет.