На следующий вечер Рауль появился снова и постучал в нашу дверь. Не открывать было опасно. Дело в том, что по приказу немецких властей жителей города обязали безоговорочно открывать немцам двери. Поэтому, когда раздался требовательный стук, мама по привычке закрыла Эдика одеялом, а я побежала к дверям: на пороге стоял Рауль. Я попыталась захлопнуть дверь, но он быстро вошёл, потрепал меня по щеке. Я опрометью кинулась в комнату и снова села рядом с мамой. Рауль, улыбаясь и ловко щёлкнув начищенными сапогами, козырнул маме. Изящным жестом вытащил из кармана кителя носовой платок, вытер им табурет. Всё ещё улыбаясь, сел, но взглянув на стол и увидев нетронутый пакет, нахмурился. Встал, вытащил из планшета второй пакет, положил его на стол и резким движением вскрыл оба.
На стол высыпались пачки сухого молока и яичного порошка, сахар, шоколад, спички, соль. Такого богатства мы давно не видели. У меня загорелись глаза, и я даже потянулась к столу, но, опомнившись, быстро отвернулась. Заметив моё движение, офицер схватил шоколад и сунул мне в руки: «Essen! Кушать!» Я не выдержала и взяла шоколадку, вопросительно посмотрела на маму, но та отвернулась. Я отломила маленький кусочек, положила в рот. Это было такое блаженство! Так вкусно! Мне хотелось ещё, хотелось съесть всё до конца, но я отложила оставшийся шоколад для братика и мамы. Рауль заулыбался, увидев, что я откусила шоколад, опять потрепал меня по щеке и вышел. Когда я закрыла за ним дверь и вошла в комнату, мама совала Эдику в рот кусочек шоколадки. Братик от удовольствия чмокал губами и мурлыкал как котёнок, а мама смотрела на него и плакала. Потом она отломила себе кусочек и мне дала ещё один.
Два дня Рауля не было, но за это время мы взяли только одну пачку печенья, которую в основном скормили Эдику, потому что молока у мамы почти не было. На третий вечер Рауль пришёл в каком-то тревожном состоянии, принёс большой кулёк, который поставил под стол. Он нервно ходил по комнате, быстро-быстро говорил по-немецки. Часто повторялись слова: krieg, alles scheize dreck, rusische schweine (война, всё дерьмо, русские свиньи).
Мама сидела молча, только изредка бросала на него злые взгляды. Но он их не замечал, так как метался по комнате и говорил, говорил. Вдруг Рауль успокоился, посмотрел ласково на маму и сказал по-русски: «Я сегодня остаться спать здесь». Он сел на табурет и стал снимать сапоги. Мама вскочила и по-немецки выкрикнула: «Русские свиньи? Это вы свиньи! Пришли в нашу страну убивать нас! Мой муж погиб на фронте. У тебя на руках его кровь!». Немец побледнел: «Ты знать немецкий?». Он нервно натянул сапоги, надел шинель и выскочил из дома. Мама сидела бледная и не шевелилась. Потом вздрогнула прошептала: «Ой, что я наговорила! То с нами будет? Он может привести сюда патруль!» Дело в том, что войсковым офицерам и солдатам не разрешалось расправляться с населением. Этим занималась патрульные. А Рауль в тот вечер не дежурил и явился к нам по собственной инициативе, его за это могли наказать.
Я сидела за столом и с вожделением смотрела на разбросанные по нему продукты. Мама стояла напротив выходящего во двор окна и складывала всё в корзину. На столе горела лампа. Вдруг она насторожилась: во дворе хрустнул снег под чьими-то шагами. Неожиданно хруст послышался под нашим окном. Мама быстро потушила лампу, и в ту же минуту раздался выстрел, в комнату влетела пуля и ударилась в русскую печь. Мы кинулись под стол. Раздался второй выстрел, и снова пуля ударилась в печь. Послышались быстрые шаги уходящего человека. Стало тихо, но мы ещё около часа просидели под столом. Потом осторожно выбрались из-под стола и легли спать.
Утром мама выглянула в окно: никого не видно. Подошла к входной двери, прислушалась: тихо. Вышла во двор и увидела отчётливые следы сапог, тянувшиеся от калитки до дверей дома, а затем повернувшие за угол нашего дома и остановившиеся под нашим окном. Похожие следы оставлял Рауль, приходя к нам в дом и уходя от нас. На каблуках его сапог были прибиты серповидные подковки с нацисткой свастикой. К нам зашла соседка и спросила: «Вы слышали: ночью где-то рядом стреляли?» Мама показала ей на окно и рассказала всё. Они вместе всё осмотрели и поняли, что маму спасли двойные окна: отверстие в первом стекле было как раз на уровне маминой головы, но стукнувшись о второе стекло, пуля срикошетила и пролетела мимо, прямо в печку. То же самое произошло и со вторым выстрелом. Рауль при выстреле не учёл особенностей русских зимних окон и промазал. Соседка посоветовала маме пожаловаться в комендатуру, так как войсковым офицерам не разрешали без приказа расстреливать кого-либо. И мама пошла в комендатуру. Но когда она назвала фамилию Рауля, ей ответили, что его полк отбыл на фронт. Комендант ещё пошутил: «Что — влюбилась?» — и зычно расхохотался. Мама плотнее закуталась в платок и быстро ушла, чтобы не навлечь на себя беды. Больше Рауль на нашем пути не встречался.