Нет, ему не показалось: на палец одной статуи было надето кольцо. Серебряное, с камнем;
В саду было множество статуй, но ни у одной из них на пальцах не было никаких украшений, кроме разве что мраморных. Это Ерофеев знал точно. Первым делом он попытался снять кольцо. Безуспешно. Он замер, соображая, что дальше-то делать. Его осенило: это же тот ящик, что стукнули. Ага. И тут рукояткой ножа он сам стукнул по изящному пальчику. Пальчик откололся и упал на гравий. Искра потухла. Он поднял его и сунул в карман. Быстро собрал мешковину в рулон, обвязал и оттащил к опилочному амбарчику.
Там он расколотил мраморный обрубок и смешал крошки с опилками. Мол, само так случилось. Бухнулся на мешковину, перевел дух и почувствовал как его трясет, успокоившись маленько, стал прикидывать, что сделать с кольцом. Продать, так узнают, да и в секретную канцелярию… Нет… Закопать, разве… А на што?..
Отдам жене, подарю. Скажу, мол, за работу справную награда вышла. Да прикажу не хвастать! Добро.
Кому и вышла награда, так это графу Юрьеву. Работа Альдоджи понравилась двору. Его попытали — где, мол, сам маэстро. На что граф чистосердечно ответил, что приглашение передал ему лично и вестей оттуда пока не получал.
Мало ли, что могло случиться. Вот ведь отвалился пальчик по дороге… Ну, мало ли что.
Жена Ерофеева не шибко обрадовалась подарку — поняла, что носить это кольцо не будет никогда. Но приняла, ничего худого не сказала.
Упрятала его в свою шкатулку и старалась не вспоминать. А по осени внезапно скончалась.
Когда обряжали, Ерофеев достал кольцо и попросил надеть его на палец усопшей. «Зачем это, дурень? — сказали ему бабки. — Оставь-ка на память. Наследством будет». Так и прожил он жизнь с этим «наследством» и памятью о той белой ночи.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
САМОУБИЙЦА
Глава 1
НЕВСКИЙ
День кончился внезапно. Вот он еще только что весь был впереди. И вот — раз, и все. Прямо как любимая Женькина конфета «Белочка», которая либо есть, либо ее уже нет. Третьего ей не дано.
Женька оторвал глаза от книги только потому, что стал плохо разбирать буквы. Оказалось, что на улице уже темно, и читает он при свете голубоватого фонаря, который качается прямо перед окном. Качается от порывов холодного ветра, гоняющего мокрый, предавший зиму снег.
Он потер кулаком глаза, будто засыпанные песком. Вспомнил, что где-то в глубине ящика, между прочим, запрятаны очки, которые он из принципа так никогда и не надевал. Подумал, что, может быть, стоит их оттуда извлечь и читать в них, пока никто не видит. Но тут же от этой мысли отказался. Боялся, что если даст своим глазам поблажку, то потом и вовсе отвыкнет читать без очков. А какой из очкарика мужчина? Женька сознательно пытался вырастить из себя нечто героическое. Вакантную должность своего отца он пытался замещать сам.
Вчера мама кротко попросила не читать ночью, и он, подавляя страдальческий вздох, ей уступил. В семнадцать лет прятаться под одеялом с фонариком казалось ему унизительным.
Ведь, в сущности, отложить удовольствие на время — значит, лишь продлить его. С этой умиротворяющей мыслью он вчера и заснул.
А когда среди ночи вдруг очнулся, ему показалось, что он вынырнул из громадной глубины. Проснулся он вместе с жадным судорожным вдохом. С трудом вспомнил, как его зовут, кто он и что кому в этой жизни должен.
При этом, по возвращении памяти, ужасно удивился, что ему всего лишь семнадцать. В первый момент пробуждения ему явно было раза в два больше…
Сегодня в три часа дня, после шестого, как обычно удушливого, урока, он спешил домой так, как будто в его маленькой каморке к батарее была привязана за ногу немая и тугая на ощупь невольница с покорными глазами. Но бежал он не к невольнице. Хотя это было бы весьма кстати, принимая во внимание его резкое и мучительное возмужание. Спешил Женька к той самой книге, которая была вчера вечером оставлена им на столе. К философским трудам Бердяева.
Он шел нелепыми большими шагами, так, чтобы каждый третий шаг начинался на уровне следующего подвала. Еще осенью он так не мог.
А сейчас получалось. Вырос. Правда, за новые достижения пришлось платить тем, что школьные брюки стали заметно короче. И красивый синий пиджак введенной только с этого года новой формы уже ощутимо жал под мышками. А жаль… Но не покупать же новые, когда до окончания школы осталось всего… Он мысленно загибал пальцы — март, апрель, май и пол-июня.
Три с половиной месяца до наступления полной свободы!
И он тихонько присвистнул. На лице его промелькнула фирменная улыбка — улыбка шахматиста, который старается скрыть торжество, глядя, как соперник только что лопухнулся и еще не видит, что обречен. За эту вечно повторяющуюся полуулыбку тоже приходилось платить, и недешево — отсутствием друзей.
Впрочем, отсутствие друзей Женьку не тяготило. Собеседники у него и так были: Сократ да Платон, Шекспир да Гете, и множество прочих достойнейших, которые толкались в нескончаемой очереди к Женьке, как больные в районной поликлинике к дежурному терапевту. Времени на всех катастрофически не хватало. Он читал даже на переменках, забравшись на подоконник на лестничной площадке четвертого этажа. Здесь его никто не трогал и не заставлял ходить кругами по рекреации. Как свинью, чтоб не разжирела.
Он был всегда занят. И поэтому наверняка провалил бы тест на знание своих одноклассников, если бы таковой существовал. Во всяком случае, когда кто-нибудь из ребят неожиданно обращался к нему, то встречался с таким нездешним взглядом, что начинал сомневаться в том, что Женя Невский вообще помнит, как кого зовут. На самом деле с мальчишками он еще как-то не путался. Некоторые из них в последнее время даже вызывали у него интерес. Вот, Кирюха, например, который, кстати, и книгу эту пожелтевшую принес. А вот девчонок… Смирнова Ира? Или Аня? Какая разница, если она точно такая же, как ее соседка по парте Алексеева. Аня? Или Ира?
Было среди них только одно исключение из правил. Было. И он уже не боялся себе в этом признаться. Но обнаружилось оно совсем недавно, как артефакт на фотографиях в семейном альбоме. Откуда? Ведь ничего же не было, сто раз смотрели…