Марина. Никуда не поеду. Мое место здесь!
Иван. Чего тебе тут делать! Мышей сторожить?
Марина. Не мышей, а имущество. Квартиру. Только отвернись — мигом все растащат!
Иван. Может, хватит, Марина? Ну, служила людям — ладно, но нельзя же барахлу служить. Нельзя жизнью жертвовать из-за ложек, поварешек. Неужто я тебе дешевле, чем их шмотки?
Марина. Не в шмотках дело. В доме. Должен быть дом, чтоб люди вернулись.
Иван. О себе хоть немножко подумай!.. И обо мне. Стареем мы! Сейчас еще можно семью заложить, а дальше что?
Марина. Богом тебе клянусь, как вернутся, я приеду к тебе, где б ни был ты!
Иван. Господи! Две любви были у меня за всю жизнь: ты и революция. А я только революции нужен, с ней и останусь. Думал, вдвоем поедем, но к тебе разве достучишься?
Марина. Ты давно достучался, Ваня! Считай, что я поехала с тобой. Только другим поездом… А сейчас не томись понапрасну. Я постирушку затеяла, давай грязное белье, и самого тебя помою.
Растерявшийся было Иван осмелел, снимает с себя доспехи — кожаную куртку, пулеметные ленты, кирзовые сапоги…
Звучит финальная музыка — этюд № 4 (образ дороги, несущейся сказочной тройки-птицы).
Конец I акта
Справа — место действия Рахманиновых (его квартира, и сцена, и номера в гостинице, и т. д.). Слева — все, что касается российских сцен (вход в подмосковную квартиру, сцены отступления Красной Армии и, наконец, сцена под Сталинградом). Звучит этюд № 4 (образ дороги — сказочной тройки-птицы).
Ведущий (на фоне музыки). Началась изнурительная, выматывающая работа, не оставляющая времени для творчества. Любитель налаженного, прочного быта лишился точки прикрепления к земной тверди. Его дом был на колесах, как у цыгана, хотя кибитка имела вид комфортабельного пульмановского вагона и тащил ее мощный локомотив, а не заморенная лошаденка. Лос-Анджелес, Атланта, Филадельфия, Бостон, Чикаго. Приехали, отыграли концерты и снова в путь. В безостановочной гонке минуло десятилетие. Недолгий отдых Рахманиновы проводили в Швейцарии.
Этюд № 4 затихает, звучит 3-я часть Элегического трио (образ душевного смятения, отчаяния).
Вид на берег озера. За чайным столом Рахманинов и Наталья Александровна.
Рахм. Кажется, я нашел, что нужно. Прекрасный вид, кругом вода. Правда, говорят, место дождливое. А разве в Ивановке не шли все время дожди?
Наташа. Я вижу, тебя не перестало тянуть к земле?
Рахм. (пропуская мимо ушей). Наш дом будет называться Сенар — Се-ргей, На-таша, Ра-хманиновы.
Наташа. Ты верил, что успех придет к тебе так быстро?
Рахм. Успех? Ты хочешь сказать — деньги? Ведь им я нужен только как пианист. Рахманинов-композитор их мало интересует. Боже мой, я совсем ничего не пишу… За несколько лет я не создал ни одного оригинального сочинения. Я как изгнанник, лишившись музыкальных корней, традиций, родной почвы, потерял желание творить… потерял самого себя.
Наташа. Музыка придет, Сергей, это период акклиматизации.
Рахм. Откуда она возьмется? Из вони бензозаправочных, ритмов джаза, размашистых объятий и ледяного холода?.. Прости, Наташа, из меня выветрились остатки хорошего воспитания. Может, это тоже издержки акклиматизации? Когда она пройдет?
Наташа. Пройдет… Если не станет ностальгией.
Рахм. Это исключается! Ивановки больше не существует!
Наташа. Ты ошибаешься! Ивановка есть, только это уже другая Ивановка.
Рахм. Нашей Ивановкой станет Сенар!
Наташа. Не обольщайся, мой друг. Никакое место на свете не станет для тебя Ивановкой.
Рахм. Как у Бунина:
Наташа. Зато мы снова богаты.
Рахм. А что, если на все плюнуть?
Наташа. На дочерей, чья жизнь связана здесь по рукам и ногам? Плюнуть на контракты и неустойку?
Рахм. Неустойка — да! (Пауза.) Боже мой, какое тут небо!.. Поистине небо рая! Если это рай, то я… хотел бы очутиться в аду!.. Прости, Наташа, я утратил самоконтроль… Это беспрерывное расчесывание болячек… самоедство… Ты обратила внимание, сколько здесь веселых туристов, особенно англичан? Тебе не кажется, что зажиточные англичанки в старости превращаются в лошадей? Они не говорят, а ржут… У них огромная голова… жесткие… резцы, и мне хочется дать им сена!..