В душе у Гарри зашевелились смутные и ужасно неприятные подозрения.
Совы утренние
Рождественскую почту
Не мне принесли
Опять остаешься
На каникулы в школе,
Как некогда я
Не надо подарков,
Лишь взгляни без презренья,
Гарри, на меня
Гарри показалось, что его огрели по голове чем-то тяжелым. Сердце забилось с бешеной силой. «Гарри?! Это… это он про меня все пишет?! Урод!» - задыхаясь от злости и возмущения, он поднес тетрадь совсем близко к глазам, словно так можно было бы обнаружить что-то скрытое.
Хоть очки носишь,
А моя любовь для тебя,
Как белая сова на снегу
Гарри охватил первобытный ужас, как ошпаренный он выбежал из комнаты, смяв и отбросив тетрадь на каменный пол кабинета Снейпа. Тетрадка развернулась на последней странице, показав лишь одно трехстишье.
Эти строки читаешь –
Кривятся губы твои,
Лишь желаннее становясь
Спустя минуту строчки стали бледнеть, а потом и вовсе исчезли, но этого уже никто не увидел.
========== Горечавка и шиповник ==========
Глава Аврората шел по болоту Моркамб-бей, подслеповато глядя себе под ноги. Ситуация была практически патовой, и виноват в этом был только один человек – Гарри Поттер. Именно он понадеялся на то, что контрабандисты, обосновавшиеся на этом болоте, при облаве решат сдаться и не рисковать своей жизнью ради десятка драконьих шкур и пары запрещенных артефактов. Это Поттер не стал разрабатывать специальный план захвата. В результате – оглушительный взрыв на складе контрабанды, часть отряда авроров контужено, половина преступников скрылась. В конце-концов, лишь самонадеянность толкнула Поттера на безрассудное преследование главаря банды в одиночку. Закономерный итог – изматывающая беготня и стычка, в которой главу Аврората разделали, как первокурсника. И вот теперь он без палочки (она канула в болото во время драки) и без очков (сгинули туда же) посреди самого большого болота Великобритании оказался в полном одиночестве. Казалось бы, куда хуже? Оказалось, что хуже — это когда еще и аппарация не работает. Обычные фокусы Моркамб-бея. Это гиблое место опасно для магов едва ли не больше, чем для магглов. Те так далеко не забирались и не страдали излишней самонадеянностью, в отличие от главы Аврората, который прекрасно знал, что это болото любит заманивать в ловушки заплутавших путников и охотников за приключениями. 200 миль топей, песков, заводей, островов и холмов, половина из которых оказываются разросшимися болотными кочками, так и норовящих услужливо опустить тебя на дно — вот что такое Моркамб-бей.
Выход у Гарри сейчас только один – идти вперед в надежде достигнуть участка болота, с которого можно аппарировать. Составлять подробную карту Моркамб-бея с описанием всех «сюрпризов» пытались неоднократно, но всегда безуспешно. Гарри уже не помнил, в чем там было дело, то ли в том, что участки аппарации дрейфовали, то ли отважные картографы просто пропадали здесь до окончания своего труда. Словом, рассчитывать на удачу особенно не приходилось, и только надежда – вечная спутница попавших в беду – толкала его идти дальше. Гарри решил остановиться на привал, лишь когда совсем стемнело. Множество попыток аппарации ни к чему не привели. Становилось холодно, злые осенние комары жужжали вокруг, как стая мозгошмыгов, не давая сосредоточиться. Штаны и мантия почти по пояс были мокрыми из-за того, что он несколько раз наступил на топкое место и едва не ушел под воду. Ночевка предстояла веселая. Гарри добрался до относительно сухого пригорка, прислонился к кривой осине, и, закутавшись в мантию, неожиданно быстро погрузился в неспокойный сон.
Он шел по рыжей воде, ноги с каждым шагом поднимали волны, которые не расходились в стороны, как это обычно бывает в море или реке, а тихо шелестя, осыпались. Он поднял голову вверх и в сине-желтом тумане увидел лишь размытое пятно света - далекое солнце. Он знал, что сейчас услышит крик совы и проснется. Но пока виденье продолжалось, он смотрел на свои худые бледные руки и полы черной мантии, прикрывающей черные лаковые ботинки. В отличие от расплывающегося пейзажа, эти вещи он мог рассмотреть довольно четко и также четко понимал, что сейчас видит не себя, а другого человека. Того, о ком не надо вспоминать. Левой щеки коснулось крыло белой совы, она пронзительно крикнула и села на протянутую руку.
Гарри проснулся, открыл глаза и не увидел ничего – его окружала темнота, над головой висело черное небо с мириадами звезд, которых он, конечно, не различал. Он встал и решил размяться. Гарри старался избавиться не только от холода, но и от навязчивого сновидения, которое (он знал по опыту) никогда не предвещало ничего хорошего. То же самое он видел прошлой ночью, и в итоге оказался здесь. Примета сработала безотказно. Пейзажи во преследующем его уже несколько лет сне были разные: иногда Гарри шел по серому мартовскому снегу, собирая сон-траву для зелья, летом он видел цветущее разнотравье и озера с желтыми кувшинками и утонувшим в воде заходящим солнцем. Сезоны сменяли друг друга, виденья четко следовали за ними, и неизменным оставался лишь их финал – крик белой совы. Гарри резко просыпался, но еще полдня его не оставляло ощущение, будто он живет в двух телах одновременно. Что в то время, пока он сидит на совещании у министра магии, раздает распоряжения или планирует очередную операцию, его душа все еще бредет по опавшей листве или цветущему лугу, или первому снегу, или теряется в густом утреннем тумане, который часто опускается на поля в середине весны. От этого «раздвоения личности» сердце охватывала непонятная тоска, а сам Гарри периодически выпадал из действительности, грезя наяву. Последний раз это случилось на совещании у Кингсли Шеклболта вчера утром, он словно спал с открытыми глазами и видел себя бредущим по краю осеннего леса. Тогда министру пришлось потрясти Гарри за рукав, прежде чем тот вернулся к реальности.
- Гарри, да ты поэт? – спросил Кингсли, улыбаясь.
- Что? – непонимающе спросил Гарри, а потом его взгляд упал на еженедельный отчет Аврората, поперек которого были написаны три строчки, словно какая-то резолюция:
Листья клена,
Ветру не верьте, украсьте
Эти последние дни осени
- Просто задумался, - попытался оправдаться Гарри, стягивая отчет со стола к себе на колени.
- Может, дашь почитать что-нибудь из своего?
- Это не мое стихотворение. Я не…
Кингсли тогда продолжал тепло и как-то так по-отечески улыбаться, отчего Гарри стало невероятно стыдно. Эти странные стихи периодически появлялись на страницах его аврорских отчетов и записных книжек, словно следы юношеских снов на простынях. Отправив вирши в мусорную корзину, Гарри старался уйти с головой в работу, чтобы только не помнить о своем «стихотворном помешательстве». Потом проходило несколько дней, тоска отступала, и все постепенно забывалось, пока вновь не менялось время года и эти странные ночные «прогулки» не повторялись уже в новом антураже.