– А я могу, – голосом, полным отчаяния, произнесла я и посмотрела на Ястреба вызывающе. – Возьму, даже глазом не моргну. Не побрезгую. Ни деньги, ни золото не пахнут.
Ястреб помолчал и вздохнул:
– Эх, Анька, как ты до такой жизни докатилась? Странно, что за решетку не загремела. Пороли тебя родители мало.
– А я детдомовская.
– Что, правда?
– А что, не похожа?! Меня не родители пороли, а воспитатели.
– А там бьют, что ли?
– А ты думал, по головке гладят?!
Как только за Ястребом закрылась дверь, я легла на кровать, закрыла глаза и стала вспоминать свою жизнь в детском доме. Собачья жизнь... Назвать ее по-другому не поворачивается язык.
Летом, когда все нормальные дети наслаждались летними каникулами, нас направляли на полевые работы – на прополку и окучивание. Стоишь раком в сумасшедшую жару весь день, обливаешься потом и думаешь: только бы не потерять сознание. Понимаешь, что из тебя сделали дешевую рабочую силу, а ничего изменить не можешь. А грядкам конца-края не видно. Всем хотелось, чтобы по окончании работы воспитатель похвалила, но хвалить нас никто не собирался. Ругать – ругают, а хвалить не умеют.
Самое ужасное воспоминание – как наши мальчишки из рогаток охотились на голубей и воробьев. Разделывали их и жарили. Это для них было пиршеством. На пиршество иногда приглашали «избранных» девочек. Заговорщически договаривались о встрече, разводили костер. Поедание живности происходило по установленному ритуалу. Ритуал включал в себя сбор на определенной территории детского дома и поиск дров для костра. Все действия сопровождались непрекращающимся смехом и шутками. Однажды я попала на такое сборище. Ощипывали воробьев. Помню, как смотрела на происходящее с ужасом, а потом, не вытерпев, взяла камень и пробила голову самому противному пацану, который никогда не расставался с рогаткой.
Если другие дети прикармливали птиц, то я ходила вокруг своего корпуса и прогоняла. Понимала, что их подманивают для того, чтобы убить. Когда птицы улетали, радовалась, как сумасшедшая искренне веря в то, что хотя бы одному воробью спасла жизнь.
Точный день моего рождения я так и не знаю. Ни я и ни Верка, ведь мы с ней подкидыши. Поэтому дни рождения, имена и фамилии нам придумали в детском доме. Воспитатели жаловались друг другу, что с нами слишком сложно, потому что мы чересчур нервные и агрессивные. Да не только мы, а все дети, живущие в нашем детдоме. Они понимали, что нас нужно не только накормить и обогреть, этого мало. У нас у всех с раннего детства одна объединяющая трагедия – лишение человеческих радостей. Мы не знали, что такое любовь. Слышали про нее, но так и не поняли, что это. Потому что любви можно научиться, только если видишь ее, – в постоянном общении с матерью, родными и другими любящими людьми.
Мы с детства боролись за выживание. Сначала в детдоме, затем в большой взрослой жизни. Уж мы-то знали: никто и ничего не принесет нам на блюдечке, а социальные гарантии, обещанные государством, – миф. Никто не предложил нам жилье или право на бесплатное второе образование, когда мы уходили из детдома. Институты «заворачивают» детдомовских, сетуя на то, что у них только коммерческие места. Да и сиротам ведь законы не разъясняют, не растолковывают, что ты можешь, на что имеешь право, только указывают, что ты кому должен. По закону нам действительно обязаны дать внеочередное жилье, да только закон не работает. В его действенность мы не верим. На практике процесс растягивается на долгие годы. Чиновники ссылаются на отсутствие средств и несговорчивость строительных компаний. В результате в очереди на внеочередное жилье сейчас стоят сотни людей. Рассчитывать на жилье могут все дети-сироты. Вместо отдельного благоустроенного жилья нам с Веркой предоставили комнату в общежитии. Два койко-места. Больше власти ничего предложить не смогли. У чиновников ответ один: средств нет, а значит, и свободной жилплощади тоже. Они рассуждают так: если ты из детского дома, что с тобой возиться... Большим чиновникам закон не писан. Спасибо, что не оставили на улице, а дали на первое время общежитскую крышу над головой.
А законы у нас очень хитрые. Выпускники детских домов считаются сиротами только до двадцати четырех лет, а после становятся обычными гражданами. Если до этого возраста не получилось выбить жилье, все, поезд ушел, и поднимать вопрос не имеет актуального смысла. Поэтому чиновники тянут до последнего. Говорят: ждите... Проходят годы, мы ждем. А при очередной попытке добиться справедливости у нас сначала смотрят паспорт. Если исполнилось двадцать четыре года, чиновники разводят руками и говорят, что уже ничем не могут помочь. Отпущенное время ушло.
А потом нас с Веркой технично попросили из общежития, ведь за него нужно платить, а нам нечем. Несмотря на закон, пришлось искать и бороться за крышу над головой. Благо Верке дали койку в общежитии фармацевтического училища а я вышла на промысел и смогла снять сначала комнату в коммуналке, а потом отдельную малогабаритную квартиру на окраине.
Возможно, мы и правда очень сильно отличались от детей, которые не воспитывались в детских домах, но ведь у нас замкнутость «детдомовского» мира. Дети живут в детдоме, здесь же учатся и даже в школе видят вокруг себя только таких же сирот. В результате, когда выходим из стен детского дома, мы просто не знаем, как общаться с людьми. Мы выросли в дефиците общения со взрослыми, никогда сами не ходили в магазин, не покупали себе еду. Мы не знали, как расходовать деньги, не умели разбираться в людях. Нас никто этому не учил, и мы ничего не знали о нормальной жизни в семье. Мы никогда ни к кому не ходили в гости и не знали, что это такое. Оказалось, это такая радость...
В общем, жизнь в детском доме я вспоминаю с болью в сердце. Нам было плохо. Очень плохо. Каждый воспитанник как озлобленный волчонок. Нас закаляла нелюбовь... Мы все росли в так называемой психологической капсуле, зажатые в своем мирке, из которого боялись высунуться. Я жила в среде себе подобных и совершенно не представляла реалий жизни. Да, я смотрела телевизор, слушала радио, но жизни, по сути, не знала. Слабо представляла взаимоотношения в нынешнем зверином обществе, где господствует религия денег, где совесть и честь не в чести. Покидая детский дом, ни я, ни Верка не были готовы к самостоятельной жизни. Выброшенные в «свободное плавание», мы оказались абсолютно беззащитны. Многие наши выпускники стали жертвами аферистов, обманщиков, бессовестных чиновников, а некоторые попали в мир криминала. Никто не умел постоять за свои права, ибо попросту о них ничего не знал.
Одна девочка из нашего выпуска закончила жизнь самоубийством. Один парень стал наркоманом, а другой бомжом, поскольку после выхода из детского дома оказался вообще без какой-либо жилплощади. И опустился на самое дно.
Я отвлеклась от печальных мыслей, встала, сунула часы мертвого Николая в тумбочку и быстро привела себя в порядок, надев новое платье. К положенному времени спустилась в каминный зал, гадая, что старику от меня потребовалось. Старикан сидел в кресле и читал газету. Заметив меня, отложил газету в сторону и придирчиво меня оглядел.
– Вполне приятные изменения, – отметил он, как только я села напротив него. – Тебе идет дорогая одежда.
– Спасибо, – натянуто произнесла я.
– Завтра ты должна встать рано. Ровно в девять утра тебя будет ждать Ястреб. Он отвезет тебя в косметический салон.
– Зачем?
– Затем, что к дорогой одежде требуется дорогой ухоженный вид. С тобой поработают парикмахер, косметолог и визажист. Дадут дорогую косметику и научат правильно краситься.
– Может, вы объясните, зачем это все? Дорогая одежда, косметика... Что со мной будет дальше?
– Не торопи события. Ты продала мне свою душу, поэтому просто доверься и плыви по течению.