Нет, не собирался он за неё заступаться…
И выходить из сегрегационной пагоды навстречу не хотел…
И уж тем более не собирался отодвигать студента ментальным щитом.
Но взбесил этот рыжий, что на неё наехал! Взбесила её покорность, искусанные губы, слёзы в непривычно розовых глазах. Она ведь слова ему не сказала! Молча проглотила обиду, словно всю жизнь только этим и занималась — терпела. И только по сморщенному носу и дрожащему подбородку видно было, что вот-вот разревётся.
И без того Четырёхликая не была к ней милосердна.
Это ж надо! Родиться непохожей на остальных. Для «темноты», что населяет дальние дистрикты, она, должно быть, урод… Да и Триум, конечно, не Дикие земли, но всё же альбиносы и здесь редкость.
Повезло…
Останься она дома, Бенжамин не дал бы за её жизнь и пьяса.
Поднимаясь с девчонкой в Распределительный отсек, Бенжамин снова и снова убеждал себя в том, что она и так, и эдак не жилец. Альбиносы в принципе долго не живут, даже если на них не охотятся танхарцы с размалёванными рожами и в набедренных повязках. Так что должна гордиться, что её дар (так ли он велик, как светится её аура?) послужит благу Триума.
И всё же что-то не складывалось.
Зря он сюда припёрся. Ведь Эдгард доложил по телефону, что ни Свитка, ни знамений нет, зато «обнаружил магичку с сильным даром». Которую «в Аусвер по дороге закинет».
И вот эта самая «магичка с сильным даром» каким-то образом умудрилась пробудить в Бенжамине надёжно спрятанную совесть и ещё более глубоко запрятанные эмоции.
Оба они умудрились.
Бенжамин забыл на миг, что и тот, рыжий, по сути смертник, и эта.
Какое ему до них дело…
— Сюда, — сказал он, нажимая кристалл в стене, отчего двери перед девчонкой разъехались в стороны. — Вещи можешь оставить здесь.
Девчонка кивнула и поставила чемодан на кафельный пол. Вокруг вмиг образовалась лужица. Проводив абитуриентку задумчивым взглядом и вздрогнув, словно двери, съезжаясь, прищемили ему нос, Бенжамин бросил взгляд на чемодан и поморщился.
Нет, не пожалел он её, но всё же… Не по-человечески это как-то.
Со вздохом щёлкнул застёжками чемодана, выудил из центра ладони Ледяную Стрелу, ощущая себя вором или, того хуже, извращенцем. Не хватало, чтобы кто увидел.
Несколько секунд сильнейшей концентрации… и когда облачко пара рассеялось в воздухе, нехитрый скарб Авроры Зайко был сух, чист, сложен ровными аккуратными стопками. В воздухе стоял аромат морозной свежести.
Бенжамин покачнулся и опёрся о стену, тяжело дыша — на несколько мгновений перед глазами потемнело, тело прошило тупыми ледяными спицами. Он уж думал, что вот оно, здравствуй, новый припадок, но нет. Приступ схлынул также внезапно, как подступил.
Магистр пересёк зал и занял место в главной нише.
Коснулся панели и тотчас чёрный экран перед ним засветился.
Дисплей бесстрастно отображал, как абитуриентка в мокром грязном платье смущённо перетаптывается с ноги на ногу в пустом тёмном зале, явно не понимая, что делать дальше.
Остальные кристаллы на панели горели зелёным. Что значит, ректор Аусвер и пятеро Магистров уже на своих местах. Ждали только его. Ещё бы, «Преторий»…
— Начинаем, — сухо сказал он и кристаллы замигали в нетерпении.
Бенжамин придвинул к себе микрофон.
— Подойди к трибуне, Аврора, — сказал он.
Девушка вздрогнула, заоглядывалась, явно не понимая, откуда раздаётся голос. Бенжамин знал, что голос его звучит холодно, металлически. Словно говорит не живой человек, а та самая Сфера Истины — байка для студентов.
Вот девчонка нашла взглядом возвышение посреди зала, под мерцающим куполом — магическая проекция того самого купола, что над башней. На каждой из семи стен вокруг — по большому овальному зеркалу. То есть для неё — зеркалу. На деле — за каждым из них находится Магистр.
Сфера Истины определяет уровень магического дара, как же!
На деле всё гораздо проще.
— Разденься, — отдал он следующий приказ, когда абитуриентка приблизилась, наконец, куда было сказано.
Девчонка нервно огляделась по сторонам. Поскольку она стояла лицом к «его» зеркалу, от Бенжамина не укрылся ни страх в широко распахнутых глазах, ни закушенная губа. В отблесках магического купола её волосы отливали розовым, а расширенные от страха, расплывшиеся на всю радужку зрачки были фиолетовыми.