За цену, которая значительно превышала все прочие расходы на прием (еда, сервис, транспорт, цветы, охрана), Роксану Косс убедили принять приглашение, это было как раз между окончанием сезона в «Ла Скала» и началом гастролей в аргентинском «Колоне». Было условлено, что на обед она не приедет (перед выступлением она никогда не ест), но прибудет к концу трапезы и исполнит шесть арий со своим аккомпаниатором. Господин Хосокава был уведомлен письмом, что в случае его согласия посетить прием он сможет заблаговременно выслать свои предложения по репертуару, и, хотя никаких обещаний мисс Косс не давала, эту заявку ей все-таки передадут на рассмотрение. Когда свет погас, она исполняла арию из «Русалки» – ту самую, что предложил господин Хосокава. На этом ее программа заканчивалась, однако, если бы свет не погас, кто мог бы поручиться, что она откажется спеть на бис?
Господин Хосокава выбрал «Русалку» в знак глубокого уважения к госпоже Косс. Исполнение этой арии, жемчужины ее репертуара, не потребовало от певицы никаких особых приготовлений – она и так наверняка включила бы ее в программу, даже если бы господин Хосокава не попросил. Он не стал хвастаться своей эрудицией и включать в заявку совсем малоизвестные партии вроде арии из «Партенопы». Он лишь хотел побыть рядом с ней, в одной комнате, и послушать, как она поет «Русалку». «Если чья-нибудь человеческая душа томится обо мне во сне, то пусть она вспомнит обо мне при пробуждении!» Ему перевели эту фразу с чешского много лет назад.
Электричество не включалось. Овации потихоньку пошли на спад. Все, напрягая зрение, щурились, пытались разглядеть примадонну в темноте. Прошла минута, другая, но общество оставалось в беззаботном спокойствии. Потом Симон Тибо, французский посол, которому перед приездом в эту страну обещали гораздо более перспективный пост в Испании (но подло передали его другому лицу в качестве награды за какие-то важные политические услуги в тот самый момент, когда Тибо и его семья упаковывали чемоданы), заметил свет в щели под кухонной дверью. Он был первым, кто начал кое-что понимать. Его словно пробудили от глубокого сна, в который он погрузился под воздействием ликера, обильной еды и Дворжака. Он подхватил под руку жену и, хотя она все еще продолжала аплодировать, потащил ее сквозь толпу. Он врезался в невидимые тела. Он прокладывал себе дорогу к стеклянной двери, которая, насколько он помнил, находилась в дальнем конце комнаты и вела в сад. Вертел головой, стараясь разглядеть звезды на небе – для ориентации. Но увидел только узкий, скользящий по стенам и потолку луч карманного фонарика – один, потом другой, – и ощутил, как его сердце падает куда-то вниз. Его охватила тоска – по-другому нельзя было назвать это чувство.
– В чем дело, Симон? – спросила жена шепотом. Невидимая сеть была уже сплетена, раскинута вокруг всего дома, и его первым, вполне естественным побуждением было броситься вперед и попробовать прорваться, но элементарная логика удержала посла от этого опрометчивого поступка. Лучше не привлекать к себе внимания, не создавать прецедента. Где-то посреди комнаты аккомпаниатор целовал оперную диву, и посол Тибо сжал свою жену Эдит в объятиях.
– Я спою вам в темноте, – раздался голос Роксаны Косс. – Если кто-нибудь даст мне свечу.
Тут присутствующие замерли, и овация захлебнулась, так как все вдруг заметили, что свечи тоже не горят. На этом прием и закончился. Охранники уже мирно дремали в лимузинах, как большие, откормленные псы. Мужчины начали шарить по своим карманам, но находили там только аккуратно сложенные носовые платки и денежные купюры. Потом послышался гул голосов, шарканье ног, а потом, как по волшебству, зажегся свет.
Прием был великолепным, хотя позже об этом, естественно, никто не вспоминал. На ужин подавали белую спаржу в голландском соусе, камбалу с поджаренными до хрустящей корочки сладкими луковками, маленькие отбивные – на три-четыре укуса, не больше – с клюквенным соусом. Обычно так называемые развивающиеся страны, пытаясь произвести впечатление на важных иностранных гостей, пускают в ход русскую икру и французское шампанское. Обязательно русскую и обязательно французское, как будто это единственный способ продемонстрировать свое благополучие. На каждом столе стояли букеты крохотных – не более наперстка – желтых орхидей, что трепетали при малейшем вздохе гостя. Представить невозможно, сколько сил ушло у организаторов на этот вечер, на идеальную расстановку мебели, на роскошные гостевые карты, надписанные каллиграфическим почерком. Картины доставили из национального музея: над каминной доской темноглазая Мадонна кончиками пальцев держала крохотного Иисуса с удивительно мудрым и взрослым лицом. Сад, которым гости, скорее всего, полюбовались бы лишь мимоходом, преодолевая короткое расстояние от машины до парадной двери или случайно выглянув из окна до наступления темноты, был приведен в образцовый порядок: в нем порхали райские птицы, цвели свернутые в тугие трубочки канны, красовались островки овечьего ушка и изумрудного папоротника. Джунгли подходили к городу совсем близко, так что даже в самых ухоженных двориках цветы оживляли беспорядочной красотой подстриженные газоны бермудской травы. В течение нескольких дней с раннего утра до позднего вечера в саду трудились молодые рабочие. Мокрыми тряпками они стирали пыль с кожистых листьев растений и сгребали опавшие цветы бугенвиллий, что гнили у подножья живых изгородей. За три дня до приема они заново побелили высокую оштукатуренную стену, со всех сторон окружавшую дом вице-президента, тщательно проследив за тем, чтобы куски побелки не падали на траву. Продумана была каждая деталь: хрустальные солонки, лимонный мусс, американский виски. Танцев не предусматривалось, оркестра тоже. Музыкальным сопровождением должно было стать выступление Роксаны Косс и ее аккомпаниатора – не то шведа, не то норвежца, светловолосого красавца лет тридцати с длинными тонкими пальцами.