Следовательно, Беллини работал над «Пиратом» с необычайным рвением, отлично сознавая, что от этой онеры зависит все его будущее. По всей вероятности, он уже тогда пользовался методом, который откроет впоследствии одному палермскому другу: «…я внимательно изучаю характеры действующих лиц, страсти, которыми они охвачены, и чувства, которые их волнуют. Проникшись всем этим, я представляю себя на месте каждого из героев и стараюсь почувствовать и как можно сильнее выразить их волнение. Зная, что музыка складывается из разнообразия звучаний и что человеческие страсти проявляются в речи изменениями интонации и силы звука, я в результате постоянного наблюдения нашел язык чувства для своего искусства.
Запершись в своей комнате, я начинаю декламировать роль каждого персонажа драмы со всем пылом и страстью и в то же время наблюдаю за модуляциями своего голоса, за ускорением или замедлением речи, наконец, за акцентами и манерой выражения, которые невольно рождаются у человека, одержимого страстью и волнением, и нахожу в них музыкальные мотивы и ритмы, какие могут выразить чувства и передать их другим людям с помощью гармонии.
Сразу же набрасываю все это на бумагу, проигрываю на рояле, и если испытываю при этом такое же сильное волнение, считаю, что удалось найти то, что нужно. В противном случае все начинаю сызнова и работаю до тех пор, пока по достигну своей цели…»[39]
Мы можем представить себе, как Беллини, уединившись в своей комнате, повторял слова Гуальтьеро, Имоджене, Эрнесто и других персонажей «Пирата», с жаром декламируя звучные стихи Романи, возбуждавшие ею фантазию музыканта, воспламенявшие его творческое воображение. «Сам видишь по «Пирату», что меня вдохновляли стихи, а не ситуации», — признается он через год Флоримо, приведя для примера фразу «Как ангел небесный» из знаменитой каватины Гуальтьеро.
Из декламации стихов рождалась музыка оперы: мелодия, которую он нервными знаками набрасывал на потную бумагу, чтобы затем переработать ее, обогатить сопровождением и инструментальными красками. Потом он еще много раз с новым вдохновением возвращался к уже проделанной работе: при этом не смотрел на первый вариант и был способен выбросить уже почти готовый помер, чтобы заменить его иным, более совершенным.
IX
«ПИРАТ» ВОЗВЕЩАЕТ РЕФОРМУ
Итак, Беллини принялся за сочинение оперы с энергией, на какую только был способен. Возможно, он целый день проводил в своей комнатке. Чрезвычайно строгий к себе и окружающим, он не любил, когда ему мешали работать. Привратница в доме, где он жил, получила приказ не пускать к нему никого, кто бы ни приходил, и требование это должно было строго соблюдаться. Суровость его испытал на себе даже Феличе Романи, который, видимо, зашел к музыканту, чтобы обсудить какую-то сцену либретто.
Беллини делал небольшой перерыв в работе лишь для того, чтобы сходить в тратторию или к Поллини, где он проигрывал маэстро все сочиненное днем или за время, пока они не виделись. Мнение Поллини было, конечно, первым и самым желанным из всех, какие он хотел слышать о своей новой музыке, и лишь во вторую очередь его интересовало, что скажут другие.
У него уже сложился прочный круг друзей и знакомых, в основном из аристократов: граф Барбó, граф Мельци, герцоги Литта и Висконти Арезе. Бывал Беллини и в доме князей Бельджойозо, где познакомился с княгиней Кристиной.
Беллини любил окружение из высокопоставленных лиц и охотно бывал в аристократическом обществе, но не столько из тщеславия (если вспомнить, что и в Катании он жил в этом кругу), сколько для того, чтобы иметь поддержку, протекцию и, если потребуется, даже помощь. И крайне редко его видели в компаниях, которые складываются обычно во время оперного сезона вокруг того или иного театра. К тому же именно аристократы делали погоду в Ла Скала, и было разумно, с точки зрения дипломатии, заручиться их дружбой. Однако в отношениях с Беллини всякая условная вежливость уступала место самому живому расположению.
Не было человека, который не любил бы Винченцо за искренность, какой светилось его лицо («кто смотрит на меня, видит мою душу» — напишет впоследствии он о самом себе), за изысканные манеры, пусть даже несколько аффектированные, за всплески восторженности и внезапно набегавшую печаль, за благородство чувств, а также за неприспособленность в жизни. И ему покровительствовали, словно беззащитному ребенку, ободряя, советуя, лаская.
39
A. Gallo. Sull’estetica di V. Bellini. Palermo, 1843 (Галло A. Об эстетике В. Беллини. Палермо, 1843).