Как заметил Фаддей, зеландцы не соблюдают порядка во времени: спят и едят, когда им вздумается, вина не употребляют, ночуют в хижинах как попало, летом без всякой одежды, зимой накрываются дерюжками. Полено служит подушкой, камышовая циновка — тюфяком. Они редко моются и купаются. Основная их пища — рыба, моллюски, коренья, картофель, едят крыс и собак, которые из живности только и водятся на острове.
Зеландцы довольно гостеприимны. Если скажут иностранцу: «Приди», тогда можно надеяться на хороший приём и быть в уверенности, что ничего с тобой не сделают. Но если этих слов не произнесут, то жди беды. Первые европейцы изобразили новозеландцев в мрачных тонах. Но это происходило от незнания обычаев островитян. Они встречали иноземцев с военной церемонией, громом барабанов, флейт и дудок, воинственными плясками, что принималось за вызов к бою. Европейцы открывали огонь из ружей и пушек. Новозеландцы в свою очередь жестоко мстили пришельцам, которые попадали в их руки. Оттого и утвердилось мнение о зверствах и кровожадности туземцев Новой Зеландии, хотя гнусный каннибализм, даже связанный с суеверием и культами, их не оправдывал.
Пополнив запасы свежей воды, наловив рыбы и набрав диких овощей, в изобилии растущих на острове, шлюпы стали готовиться к дальнейшему плаванию. Зеландцы в последний раз вели обмен, отдавали свои ткани, копья, резные шкатулки, жезлы, кистени из зелёного базальта, боевые топорики за долота, пилы, зеркальца, огнива, бисер. Прощаясь, они искренне печалились, повторяя слова: «Э, э, э!» Один молодой островитянин хотел плыть на «Востоке», но товарищи едва уговорили его остаться. Горевал и старик, которого слушалась здешняя община, не привыкшая обуздывать свой нрав, и следовала всем худым и добрым движениям сердца. Он ласково обнимал Беллинсгаузена и тоже с болью тянул «э-э-э».
4 июня «Восток» и «Мирный» пошли на выход из Кукова пролива. Ночью ветер переменился на южный, противный. В малоизвестной узости пролива пришлось лавировать под зарифленными марселями. Загремел гром, град заплясал по палубам. Вспышки молний освещали горы и бунтующее море. Корабли едва успевали отходить от бурунов, разбивающихся о тёмные скалы.
К рассвету ветер ещё более озверел. Море кипело, точно в котле. Из низких туч сыпал то снег, то град. Из ущелий на близком берегу неслись вой и грохот, подобный грому. Эти страшные звуки рождали мысль, что в случае крушения незнакомые новозеландские каннибалы никого бы не пощадили.
«Господи, пронеси и помилуй!» — молился про себя Фаддей, отдавая команды вахтенному офицеру и рулевому.
В полдень 6 июня ветер немного поутих, небо прояснилось. Определили местонахождение. Вышло, что жестоким ветром шлюпы отнесло миль на шестьдесят внутрь пролива. Два дня проходили снова эти мили, а когда дошли до выхода, встречный ветер опять загнал корабли в бедовый пролив. Лишь через неделю после снятия с якоря удалось вырваться в открытое море. Фаддей повёл шлюпы к острову Опаро, лежащему южней тропической Полинезии. Переменные ветры, часто неблагоприятные, задерживали продвижение. До места добрались только к концу июня. Тотчас шлюпы окружили пироги. Стройные бронзовотелые опарцы безбоязненно взбирались на палубу и здоровались в моряками прикосновением носа к носу.
Но вскоре произошла неприятность на «Мирном». Один островитянин выдернул из шкафута железный сектор с фалрепом и бросился с ним в воду. В одно мгновение как по сигналу исчезли и его соплеменники. Лишь один старик по дряхлости не успел скрыться за бортом, его задержали. Лазарев, по примеру Кука в обращении с заложниками, объяснил знаками, что освободит старика, если туземцы вернут железный сектор. Он показал на пирогу, куда спрятали украденное. Старик подозвал людей в лодке подойти ближе, перекинулся с ними несколькими словами и, обернувшись к капитану, сказал, что в лодке ничего нет. «В таком случае ты будешь сидеть у нас хоть до потопа», — словами и жестами объяснил капитан. Видя, что старика не отпускают со шлюпа, опарец, укравший сектор, выдернул из него фалреп и поднял верёвку вверх, как бы спрашивая, не эту ли безделицу у него требуют. Потом стал шарить по дну лодки, показывая то дырявую корзину, то кусок камышовой подстилки, и делал знаки, что больше у него ничего нет. В конце концов, убедившись, что все его хитрости ни к чему не ведут, с большой неохотой достал спрятанный сектор и отдал на шлюп. Старик и его приятели стали бранить вора с такой комедией, что нетрудно было догадаться, кто же был если не главным виновником, но уж точно не противником воровства.
Другой опарец, побывавший в кают-компании «Востока», успел украсть спинку от стула и спрыгнуть с нею в воду. Когда же увидел наведённые на него ружья матросов, то испугался и вернул спинку. Следовательно, островитянам было известно действие огнестрельного оружия. Оно вызывало большой страх. Когда на «Мирном» выпалили из пушки, все туземцы бросились за борт.
Позже установилось согласие, начался обычный торг сувенирами. Комиссары просили жителей везти рыбу, свиней, кур, но островитяне предлагали немного раков и таро — клубней, похожих на картофель. Получив зеркальце, огниво или серёжки от Беллинсгаузена, они спешили за тем же к Лазареву. Одарённые на «Мирном», возвращались на «Восток», убеждая капитана, что ещё ничего не получали. Такое беззастенчивое попрошайничество оставляло неприятное впечатление, хотя большинство опарцев были стройны, крепкого телосложения, ловки и проворны, не обезображены татуировкой и краской. Художник Михайлов обратил внимание на юношу лет семнадцати. В отличие от сотоварищей, у него были светло-русые волосы, голубые глаза, нос с горбинкой, не возникало никакого сомнения в том, что его папаша — странствующий европеец — в своё время покорил сердце опарки и сотворил дитятю. Павел Николаевич нарисовал и его портрет, и нескольких туземцев, как бы сравнивая «белую ворону» в стае чёрных собратьев.
Опаро открыл тот же Джордж Ванкувер в 1791 году по пути от Новой Зеландии к островам Общества. Он назвал его так потому, что туземцы часто употребляли слово «опаро». Ванкувер не нашёл здесь удобного якорного места. Русские шлюпы тоже близко не смогли подойти к острову из-за мелководья, но в зрительные трубы хорошо рассмотрели островершинные хребты жёлто-красного цвета, водопады, леса на склонах и в низменностях.
Пошли далее к северу, к тропикам, встречая коралловые островки с кокосовыми пальмами. Фаддей решил посетить один из них. Спустили ялик с «Востока» и катер с «Мирного». С Беллинсгаузеном пошли мичман Демидов и живописец Михайлов, с Лазаревым — лейтенант Анненков, доктор Галкин и мичман Новосильский. Офицеры и матросы вооружились ружьями и пистолетами. К тому месту, куда хотели пристать, сбежалась толпа. Туземцы начали угрожающе размахивать пиками и короткими лопатками. Даже у женщин, стоявших в отдалении, были копья. Из рощи выбегали новые защитники. Они не на шутку готовились к сражению. Чтобы склонить их к миру, моряки принялись бросать им разные вещицы, их быстро подбирали, однако на берег не пускали. Из подарков они больше всего обрадовались валдайским колокольчикам. Фаддей бросил несколько штук, полагая приятным их звоном установить согласие. Но как только матросы брались за вёсла, островитяне снова приходили в ярость. Сделали несколько выстрелов дробью поверх голов. Женщины убежали в лес, а мужчины присели и стали плескать на себя воду, по-прежнему угрожая пиками и копьями. Настоящий выстрел, разумеется, вмиг разогнал бы толпу, но Беллинсгаузен помнил изустное повеление государя не употреблять огнестрельного оружия без крайней необходимости. Крайней необходимости выходить на берег при явной угрозе столкновения с туземцами у русских моряков не было. Решили вернуться на шлюпы.
Раздосадованный Лазарев всё же не удержался и приказал выстрелить из пушки. Мужчины снова начали плескаться водой, а женщины подожгли лес. Они явно не знали смертоносного действия оружия. Вероятно, думали, что белые незнакомцы хотят обжечь их огнём, вырывавшимся из стволов при выстреле, потому приседали и обливали себя водой.