Денис представил себе огромные печальные глаза Курносера, когда тот, склонив на бок немытую голову и вытирая мел о брюки, выводил на доске какую-нибудь загогулистую формулу. Ходит легенда, что Шурик как-то доказал теорему Ферма, только записывать не стал, потому что ему было неинтересно. Это, конечно, вряд ли: за такое доказательство Шурке сразу дали бы диплом, а так – только пятый курс… Хотя он такой. Может и наплевать. Ему же всё равно
Вагончик начал тормозить. Женька вздрогнула и проснулась. Быстро глянула в окно и тут же встала.
– Пойдём, – распорядилась она. – Это наша.
– Подожди, это не Комсомольская! – закричал Денис. – Это не Комсомольская, Женя! Это техническая станция!
В окне, вместо районских корпусов, грелась под солнцем крохотная платформочка с двумя белыми лавочкам и гнутым стеклянным мостиком, закинутым поверх струны на ту сторону. Там была такая же платформа, только лавочки были почему-то зелёные.
Вокруг лежало и грелось на солнце пшеничное поле, где-то далеко виднелся всё тот же лес, тёмный и неровный.
На маленькой табличке было «Тех 34-28».
– Да ладно, – сквозь зубы процедила Женька, возясь с дверцей. – Не хочешь, одна пойду. А ты махай на Комсомольскую, у тебя ж там дела, – с издёвочкой добавила она.
Денис выскочил вслед за ней на платформу. Вагончики звякнули и покатились, унося с собой и чёрную бабусю, и районских пацанов.
– Жень, можно ты объяснишь… – начал было Денис, но поймал её взгляд и прикусил язык.
– Ну, – сказала она, спрыгивая с платформы в пшеницу. – пошли.
Денис осторожно сполз следом. Зачем-то заглянул под бетонный под платформы. Увидел сырую землю, от которой тянуло грибницей. Запах был не противным, а каким-то разочаровывающим: так пахнут места, где искать нечего.
Он поплёлся за Женькой, мысленно проклиная себя за бесхарактерность и вытирая платком мокрую шею.
– Жень, а Жень? – не выдержал он, когда они оказались на середине поля. – Куда идём?
– Никуда не идём, – Женька резко остановилась, села в пшеницу, приминая неспелые колосья. Потом легла навзничь, раскинув руки.
Денис плюхнулся рядом, гоня от себя мысль, что мять колоски нехорошо.
– Я вчера стихи сочинила, – сказала Женя… – Хочешь послушать?
– Ну, – пропыхтел Денис.
– Чего нукаешь? Я тебе не лошадь. – Она чуть приподняла голову, чтобы поправить волосы, и снова упала в хлеба. – Ты будешь слушать?
Денис чуть было не сказал «ну», но вовремя вспомнил насчёт лошади.
– Только я их ещё не дописала. Третьей строчки не хватает, – предупредила она и замолчала.
Мальчик ждал. Его окружали неясные полевые шумы, шорохи – то ли птицы возились в траве, то ли мыши.
– Белой птицей пролетит – пролетит моё детство, – наконец, заговорила Женя, волнуясь и оттого выговаривая слова аккуратнее обычного. – Рыжей белкой пробежит – пробежит моя юность. Серым волком… слово не нашлось… моя зрелость. Чёрным вороном падёт – пропадёт моя старость. – Она сделала паузу. – Ну как?
– Ну что тебе сказать… Хорошо, – принялся выжимать из себя комплименты Денис. – Вот только третья строчка. И последняя тоже не очень. Почему «падёт»? Может, «придёт»? И «зрелость» – тоже слово какое-то такое… Как помидор, что-ли.
– Дурацкий стишок, – сказала Женька. – Стишки все дурацкие.
Денис не нашёлся что ответить.
– Я тут в одной книжке прочитала, – снова начала Женька, – что стихи у женщин – это дети неродившиеся. Напишешь хороший стишок – значит, у тебя одного ребёночка не будет.
– Эмили Дикинсон знаешь сколько стихов написала? – Денис повернулся на локте, чтобы быть поближе к девочке. – Никакая женщина столько не родит.
– Значит, кто-то ещё не родит, – подумав, сказала Женька. – За всё хорошее надо отдавать.
– Надо платить, – поправил Денис, самую чуточку гордясь тем, что может её поправить.
– Отдавать, Ден, – как-то очень по-взрослому вздохнула Женя. – Отдавать. Не хочу уезжать, – добавила она.
– Ну ты чего. Тебе же ещё ра… – начал было Денис и осёкся. До него, наконец, дошло, почему они не едут на Комсомольскую.
– Сколько у тебя? – каким-то стыдным шёпотом спросил он.
– Не знаю, – Женька не пошевелилась. – Наверное, семьдесят где-то. Я с зимы не мерялась.
– Ну вот, не мерялась. Сама же говоришь. Откуда ты знаешь-то?
– Знаю, – сказала Женька с грустной уверенностью в голосе. – Я про себя всё знаю.